полагает себя как
бытие и вместе как
небытие, потому что только по контрасту с
небытием оно может быть воспринято как
бытие. Похоже, сценарий списан с теологического Бога, который, чтобы быть у дел, да и просто
быть, нуждается в дьяволе не меньше, чем в опекающих его теологах. Сначала это был немецкий дьявол, а после его устранения вакансия досталась русскому, в миру
«советскому». (Последний оттого и стал советским, что, выбирая между Ксерксом и Христом, умудрился отдать предпочтение одному гегельянскому перевертышу.) Нужно ли говорить, что в смене дьявольских парадигм Бог неизменно оставался Богом праведников и пуритан.
Нельзя достаточно надивиться чутью карикатуриста, в угаре послевоенной немецкой перестройки посадившего философа Ницше на нюрнбергскую скамью подсудимых. Мы отдадим должное энтузиасту, обрамив его бульварное вдохновение репликой, сделанной в ноябре 1916 года сэром Робертом Сесилом, вторым лицом в британском министерстве иностранных дел: миссия союзников в том, чтобы заменить «волю к власти», «дьявольское учение немца» (Ницше), «волей к миру». Этот неожиданный тандем газетчика и дипломата впечатляет наглостью напора. Мы учимся понимать, что зло по необходимости исчезает всюду там, где мир начинает говорить по–английски. Мир говорит по–английски и хмурится, слыша чужие наречия. Референдум говорящего по–английски мира обобщает его совокупную волю в следующих остекленевших формулировках. Вопрос: Чего больше всего хотят люди? Ответ: Быть счастливыми. Вопрос: Что больше всего мешает быть счастливым? Ответ: Всё, что принуждает, стесняет, требует, ограничивает, направляет. Прежде же всего: заставляет мыслить.
Мышление, как фактор риска: Ареал, в котором действует власть, называется история. Если хотят покончить с властью, начинать следует с истории. История и счастье несовместимы, даже противопоказаны друг другу. О мировой истории сказал однажды немецкий национальный философ Гегель, что «периоды счастья в ней — это пустые страницы». На что островитяне (Бентам, Хэтчесон) возразили: счастье — цель эволюции. Нет спору, мир говорит по–английски, но понимает ли он то, о чем говорит. Вопрос на проверку коэффициента интеллектуальности: Могут ли все быть счастливы? В параллельной (американской) версии: могут ли все быть чемпионами? Правильный ответ: да, но при условии если им говорят это или сами они говорят это. Англичане вовсе не столь забавны, как могло бы показаться на примере их мыслителей. Совсем напротив. Нужно просто перестать рассматривать их идеологию счастья в контексте теоретической мысли, где это действительно оставляет впечатление умственной неполноценности. Английское счастье проходит по ведомству не философии, а политики. Сама английская философия — это не философия, а умственная служба (Intelligence Service). Философы в Англии, прямо или косвенно, всегда состояли на службе у Её Величества. Тексты Локка или Бентама не имеют ничего общего с текстами Гегеля или Шеллинга; это не страсти духа, а докладные записки; было бы нелепо понимать Гегеля с оглядкой на Бисмарка; понять Локка или Бентама без Питта Младшего или Дизраэли нельзя. Говоря коротко и по существу: счастье — это
