Потом начинается шум. Я слышу свист и стук, но не уверен, что они настоящие, может, они мне только кажутся. Свист ужасный, непрерывный; удары такие громкие, что от каждого я вздрагиваю всем телом. Я пытаюсь привыкнуть к ним, но не могу. Все, что я могу, — кричать. Крики заглушают шум, но я не могу орать всю ночь. Меня снова начинает тошнить, и я лежу, уткнувшись головой в угол, и то мычу, то подергиваюсь всем телом, то кричу, когда удары становятся особенно громкими и заставляют меня вздрагивать.
Рассвет. В камере по-прежнему темно, но тошнота и шум проходят так же быстро, как начались.
Никто не приходит.
Надо придумать какой-нибудь план, но ничего не идет в голову.
Никого нет.
Я голоден. Во рту гадкий привкус. Принесут они мне поесть и попить? Или забудут обо мне и бросят здесь умирать?
Про меня вспомнили. Принесли воды, но решили, что есть мне не надо. И имя мое тоже забыли.
Я и сам его уже плохо помню.
— Еще раз прошу, назови свое имя. — Молодая ведьма больше не добавляет «пожалуйста».
Я действую по своему обычному плану, то есть молчу. План, конечно, не самый изысканный, он вызывает раздражение у тех, кто допрашивает, и никак не влияет на конечный исход дела. Но это все же план.
Вместо ответа я только смотрю на нее, внимательно разглядываю ее наружность: гладко причесанные мышиного цвета волосы, маленькие бледно-голубые глазки, аккуратно наложенную тушь, тонкий, ровный слой тонального крема и накрашенные розовой помадой, четко очерченные губы. Ее тщедушное тело одето в хороший бежевый костюм, на ногах колготки и черные лакированные туфли. Судя по всему, она очень старалась выглядеть хорошо, а еще она хорошо выспалась. Не забыла даже брызнуться духами, какими-то цветочными.
И чем дольше я на нее смотрю, тем сильнее поражаюсь тому, что она, такая хорошенькая, может быть так бесконечно, так жестоко глупа. Оделась, как на деловую встречу, а меня-то в камере держат.
И тут у меня возникает план. Выставив вперед одну ногу, я немного наклонюсь к ней и говорю:
— Мое имя Иван Шухов.
Вид у женщины становится озадаченный и слегка взволнованный. Наверное, пытается сообразить, что это за сленг такой.
— Нет, ты Натан Бирн. Сын Коры Бирн и Маркуса Эджа.
Я откидываюсь назад и говорю, как можно небрежнее:
— Не-а, я Иван. Вам, наверное, другой парень нужен, тот, из соседней камеры.
— В соседней камере никого нет.
— Хотите сказать, он сбежал?
Она растягивает свои подкрашенные губы в улыбку, может быть, хочет показать, что у нее есть чувство юмора.
