Ясным летом в раннее утро сквозь сон осторожно начинает покачивать какая-то внимательная музыка. Ты просыпаешься, но не открываешь глаза, а прислушиваешься к музыке и к тому, как прыгает по наличнику воробей и как уже поскрипывают над селом первые колодезные журавли.
Весною в полдень нельзя понять, или это кто-то веселый тонко и отдаленно играет над всеми избами на флейте, или это капель переливается вокруг.
А когда шофер трясется на упористом газике по размытой дождями дороге и вдруг уйдет от размышлений и повернет под ветровым стеклом белую рубчатую рукоятку приемника, то становится слышно, что делается в Африке, в Атлантическом океане и на строгих набережных Ленинграда.
Ночью я знаю, что над улицами, над снегами горят бесконечные звезды.
И, заслушав знакомую твердую речь, я набрасываю шубу и выхожу на крыльцо. Яхонтов читает Пушкина.
Я люблю слушать этот голос на ветру и под звездами.
Сияющий Орион раскинулся на добрую четверть неба. Красная звезда его Бетельгейзе горит мглисто, три белые звезды светятся ярко — этот блистающий посох лентяя Иоанна Миланского, как прозвали их в Провансе. И начинаешь верить, что тысячами голосов просвечено все околоземное пространство и все дальние пространства всех бесконечных миров, но только ты один слышишь этот самый звучный для тебя голос, потому что тебе он такой родной и такой близкий.
Морозный воздух одевает волосы инеем, и они напрягаются и начинают чуть слышно звенеть. Кто-то улицей едет в санях, и замер, и не погоняет коня, и слушает.
Последний самолет пришел поздно, почти в сумерках.
Опускается ночь. Над лесами прозрачно и молодо обозначился месяц. В селе зажигаются первые окна. По-ночному залаяли собаки, громко с площади заговорил репродуктор. Издали слышно, как одна за другой тянутся по тракту машины.
От аэродрома к селу идет женщина молодой осторожной походкой. Она идет с чемоданом. Идет медленно, сидит на нем, под самым месяцем. Сидит, словно смотрит то на леса, то в село.
Ночь замглела. Месяц чистый низко стоит над холмами и клубится каким-то былинным загадочным светом. Женщина опять идет. Идет долго. Потом ставит чемодан на тропинку и садится на чемодан. И тревожно сидит на нем, под самым месяцем. Сидит, словно переводит дыхание.
И как понять, может быть, она волнуется перед незнакомым, уж близким селом, а может быть, и село замерло в ожидании перед встречею с ней, с человеком, идущим к нему по тропинке.
