– Никаких писем, – напомнил он.
– Но я же должна его поблагодарить.
– Ну тогда предупреди, что это твое последнее письмо.
Грейс кивнула.
– Я напишу ему вместо тебя, – с энтузиазмом вызвалась Лили. – Но только раз, если он мне не ответит. Я не буду, как ты, писать ему одно письмо за другим, не дожидаясь ответных. Ты была слишком снисходительна к нему.
Грейс удалось добраться до своей комнаты и захлопнуть за собой дверь прежде, чем она расплакалась. Что уже было достижением.
За все годы переписки с Колином она получала от него в лучшем случае одно письмо в два-три месяца. Хотя какие-то из писем могли, конечно, и затеряться. Но она давно перестала притворяться, будто он пишет ей с желаемой для нее частотой.
Ну а теперь, раз уж он влюблен в Лили, то пускай с ней и переписывается.
Грейс стало так больно, что она опустилась на ковер с ящиком в руках, пытаясь понять, как жить с разбитым сердцем, тем более если тот, кого ты любишь, станет мужем твоей сестры.
Было что-то унизительное в том, что она писала Колину эти длинные глупые письма, словно какая-нибудь тетушка, не имеющая собственной семьи. Что еще хуже, каждое из них было, по сути, любовным, хотя он об этом и не догадывался.
В конце концов Грейс поднялась с пола, подошла к письменному столу и в нескольких строчках поблагодарила Колина за краски, а также сообщила, что, по мнению ее отца, их дальнейшая переписка неуместна. После чего взяла кисти и создала самое лучшее, что ей до сих пор удавалось.
Это была миниатюра размером с ладонь, которую она написала маслом на небольшом куске холста. Так что, если Колин будет хранить ее в нагрудном кармане обернутой шелком, она не поблекнет и не оботрется, как те акварели, что она посылала ему прежде.
Это был портрет смеющейся Лили.
Грейс проработала всю ночь, окруженная свечами, которые быстро сгорали, и ей приходилось менять их, потирая уставшие глаза. Она должна была закончить как можно быстрее, чтобы сделать Колину последний подарок и выбросить его из головы.
Наконец творение было завершено. Лили взирала с миниатюры во всей своей красе – веселая, невинно-обольстительная и обладающая той очаровательностью, которая не позволяла воспринимать ее как заурядную кокетку.
«До чего же утомительно быть доброжелательной к своей сопернице», – подумала Грейс, падая в изнеможении на кровать.
На следующий день она проснулась после полудня, и к тому моменту холст достаточно подсох, чтобы его можно было упаковать. Грейс обернула портрет сначала шелком, затем плотной бумагой и спустилась вниз – передать сверток отцу, чтобы тот отправил его в Адмиралтейство.
