— Мой друг, сумасшедшего нужно принимать всерьез. Сумасшедшие бывают очень опасны!
— Да, конечно, верно… Я об этом не подумал… Но я хотел сказать, что письмо больше всего похоже на нелепую мистификацию. Может быть, какой-нибудь развеселившийся идиот был сильно под мухой…
— Как? Под… чем?
— Да ни под чем. Это просто так говорят. Это значит, что человек нализался… А, черт, ну… выпил лишнее.
— Спасибо, Гастингс. Выражение «нализался» мне известно. Может быть, вы правы, и в этом письме нет ничего…
— А вы все-таки думаете, что есть? — удивленно спросил я, уловив в его голосе беспокойство.
Пуаро с сомнением покачал головой, но ничего не ответил.
— Вы приняли какие-нибудь меры? — спросил я.
— Что же можно было сделать? Я показал письмо Джеппу. Он был такого же мнения, как вы: «Дурацкая выходка» — так он и выразился. В полицию ежедневно приходят такие письма. Да я и сам их получал…
— И все-таки к этому письму вы относитесь серьезно?
— Что-то в этом письме, Гастингс, мне не нравится, — медленно проговорил Пуаро.
Я невольно поддался серьезному тону моего друга.
— Что же вы думаете?..
Он покачал головой и, взяв письмо, снова спрятал его в стол.
— Если вы придаете этому письму значение, не можете ли вы что-нибудь предпринять? — спросил я.
— Гастингс — всегда человек действия! Но что же здесь можно предпринять? Полицейские власти Андовера видели письмо, но они, подобно вам, не хотят с ним считаться. На нем нет отпечатков пальцев. Нет никаких указаний на то, кто может быть его автором.
— В сущности, нет ничего, кроме вашего инстинктивного чувства?
— Инстинкт — не то слово, Гастингс. Мое знание, мой опыт говорят мне: с этим письмом что-то неладно…
Он махнул рукой, не находя нужных слов, затем снова покачал головой.
— Может быть, я делаю из мухи слона. Как бы то ни было, мне ничего не остается, как ждать.
— Двадцать первое уже в пятницу, — сказал я. — Если в этот день в Андовере или близ него произойдет крупный грабеж, тогда…
— О, как бы я был рад, если бы это было так!
— Рады?! — Я остолбенел. Это слово показалось мне чрезвычайно странным. — Грабеж может взволновать, но едва ли ему можно радоваться! — возразил я.
Пуаро решительно замотал головой.
— Ошибаетесь, мой друг. Вы не поняли меня. Я был бы рад грабежу, потому что меня гнетет опасение чего-то худшего.
— Чего же?
— Убийства, — ответил Эркюль Пуаро.
