Мы молчим. Болтовня санитара надоедает, хочется наблюдать город.
Извозчик, прислушивающийся к нашим разговорам, поворачивает иконописное лицо в клочьях спутанной черной бороды и оправдывается:
– Опять же взять к примеру овес: цена кусается. Мало что защитники. Всех на шармака не перевозишь. Война, може, пять лет простоит, ну-ка, попробуй-ка, повози даром. Сам пешком пойдешь.
* * *
В Н-ском сводном эвакуационном госпитале нас не приняли. Нет места.
Наш чичероне рассыпался в извинениях.
Едем в другой госпиталь на противоположный конец города.
На землю оседает мягкий летний вечер.
В сиреневой выпуклости неба загораются первые звезды.
Улицы залиты публикой.
В центре по обеим сторонам улиц не идет, а шествует – именно шествует – сытая, крикливо и пестро одетая толпа.
Вот и знаменитый Крещатик.
Парижские и лондонские туалеты чередуются с украинскими белыми рубашками в вычурных узорах.
Звонкий смех, шутки, возбуждающий гомон толпы.
Киев веселится, Киев отдыхает, Киев развлекается, Киев флиртует.
Витрины магазинов бросают в улицы веера электрических лучей и нахально выпячивают бриллианты, жемчуга, изумруды, золото, тяжелые складки шелка, бархата, тончайших тканей…
Мой сосед, прапорщик Мочалов, сверлит панельную толпу голодным, пьяным, сосредоточенно-зловещим взглядом.
Я смотрю на его заостренный хищный профиль, отливающий синевой, и мне кажется, что он сейчас вот забудет о своей перебитой ключице, ринется в гущу фланирующего мещанства, схватит как древний скиф самую хорошенькую киевлянку в объятья и будет ее насиловать… Почему он этого не может? Он был в окопах. Видел смерть и безумие. Он теперь уже «по ту сторону добра и зла». Что его удержит? Закон? Мораль? Ничего этого нет. И Мочалов знает об этом.
В каждом квартале в раскрытые пасти окон несется на улицу хаос музыкальных мелодий.
В Киеве удивительно много музыки. Где-то мягко и успокаивающе рокочет рояль.
* * *
Я уже в госпитале. Перелистывая свои дневники, напрягаю память, восстанавливаю и записываю события вчерашнего вечера. Я немножко набедокурил…
…Живописный домик-игрушка ярко-канареечного цвета в стиле модерн. Видимо, только что отремонтирован или заново отстроен.
Распахнутые окна занавешены дорогими воздушными, как тонкое кружево, голубыми шторами.
В зале матово-бледное мерцание голубой люстры. Скользят белые фигуры женщин. Нервный смех и говор гостей.
Бурная, четко исполненная прелюдия и затем мягкий гибкий цыганский баритон мощными взлетами выбрасывает в окна романс Тарковского.
