…Батальонный думает восстановить свое реноме, разыскивает виновников «недоразумения». Никто не находится.
Наш взводный резонерствует:
– Надо бы объявить официально, что солдат, подавший команду палить по аэроплану, производится в офицеры и получает «Георгия» всех степеней разом.
Тогда виновники себя выкажут. А когда выкажут – их на гауптвахту. Иначе не найдешь!
– Не поверят! – возражает фельдфебель.
– Поверят! – радостно говорит взводный. – Ей-богу поверят! Народ у нас ужасно глупый и легковерный…
* * *
Немецкая дивизия (слишком зарвавшись) продвинулась дальше, чем следует, и обнажила свои фланги.
Мы отрезали и обложили ее плотным кольцом.
Немцы не рассчитывали встретить здесь серьезное «дело». Они думали, что мы все еще находимся во власти охватившей нас паники.
Просчитались, конечно.
Мы мстили этой дерзкой дивизии за все неудачи последних недель, за все поражения, за раненых и павших в бою товарищей, за бессонные ночи… За все, за все. Каждым залпом перекрестного огня мы злорадно кричали:
– Вот вам, колбасники! Вот вам за то, что вы гоняли нас по сорок километров в сутки без передышки!
От дивизии осталось мокрое место.
В плен не взяли ни одного человека. Раненых прикалывали.
Немцы держались великолепно. Командный состав выше всякой критики.
Даже смертельно раненые, умирающие, обливая нас жаром воспаленных немигающих глаз, кричали свое:
– Deutschland, Deutschland uber Alles[6]
Массовый психоз или подлинный национальный фанатизм?
Напускная, палочная воинственность или искренний энтузиазм?
* * *
Бой закончился. Кое-где вспыхивают запоздалые одиночные выстрелы.
Недавние рыцари, превратившись в шакалов, без единой крупицы воинственного пыла в лицах наперегонки снуют около убитых и раненых. С одинаковым рвением выворачивают карманы своих товарищей и врагов.
Молодой немецкий офицер, одетый с иголочки, похожий на купидона, лежит на траве в луже крови. Я, приняв его за убитого, нагибаюсь, чтобы снять великолепный полевой бинокль.
«Мертвый» офицер, тяжело разомкнув веки, прожигает меня злым взглядом слезящихся глаз и уверенно вытягивает правую руку с крепко зажатым в ней браунингом.
Неприятный холодок пробегает по телу. Кажется, что это галлюцинация.
Выстрел я услышал уже после того, как кусочек свинца пробуравил мне правое плечо.
Падая, видел впившиеся в меня глубокие лихорадочно горевшие глаза, уже подернувшиеся маслянистой тусклостью смерти, и кусочек синего неба.
Вторым выстрелом он взорвал свою черепную коробку.
