А теперь я (еще года нет, как на войне) огрубел, очерствел до неузнаваемости.
Теперь на моих глазах ежедневно идет такое мародерство, какое и не снилось Вересаеву, а мне хоть бы что! Как с гуся вода!
Грабят не каких-нибудь там косоглазых китайцев, о которых я имею самые смутные представления, а наших родных, русских мужиков, насилуют девок и баб, и, представьте себе, мне никого и ничего не жалко. Черт с ними со всеми! Война как война! Лес рубят – щепки летят!
Подходит поручик Стоянов и ввязывается в наш разговор.
Заговорили опять о записках Вересаева о русско-японской войне.
– Таких, как Вересаев, расстреливать нужно! – свирепо ворочая небритыми скулами, говорит Стоянов. – Вересаев всю русскую армию оболгал…
Низко нависли тяжелые глыбы свинцовых облаков и легли неподвижно над землей.
Косые полосы дождя целый день без устали чешут согнутые солдатские спины.
Ноги скользят по липкой грязи изглоданного ливнем шоссе.
Промокшая насквозь одежда липнет к телу, давит к земле.
Тяжко идти неведомо куда, неведомо зачем в такую погоду с полной походной выкладкой, в стоптанных, разбитых сапогах.
Устало, вкривь и вкось, мотаются на шоссе, обходя глубокие лужи и водомоины, серые фигуры продрогших, измученных беспокойным гоном людей.
Заболевшие… – чем? – покорно ложатся лицом вверх где-нибудь в сторонке от дороги в мутную кашицу грязи. И ждут… Чего? Кого?
Одних подбирают санитарные двуколки, других оставляют на произвол судьбы.
К ночи пришли в местечко.
В нем раньше стоял штаб дивизии, штаб артиллерийской бригады, были походные госпиталя и другие учреждения.
Теперь пусто. Все выехали.
Выехала и часть жителей, по многие остались на месте.
Разбрелись по хатам. Жарко натопили печи. Сняли и развесили для просушки пропитанную дождем амуницию.
Варили, парили, жарили безхозную «скотинку», захваченную по пути, брошенную беженцами в местечке.
И заснули в натопленных хатах под неумолкаемый шум дождя.
Спит весь полк. Ни дозоров, ни сторожевого охранения, ни дневальных, ни дежурных по ротам. Мертво…
Беспорядочные выстрелы раскололи сонную мглу ночи. Электрическим током отдались в клубках размягченных нервов.
Сонные, полуголые, с невидящими глазами ошалело метнулись к винтовкам, к патронташам, к пулеметам, к коробкам с лентами, к двуколкам, к лошадям. Давя друг друга, с матерком всовывали ноги в свои и чужие штаны, сапоги. На части рвали шинели.
В окна и в двери турманом выбрасывались на улицу, чтобы встретить заспанными глазами свой предсмертный миг, проглотить посланную врагом свинцовую закуску.
