К самолету спокойно подошли одновременно наш и немецкий солдаты с канатами в руках и привязали.
Был дан трехминутный срок.
Немцы потянули самолет к себе, мы – к себе.
Это было состязание в силе и ловкости. Тянули долго с переменным успехом.
Аэроплан, кряхтя и подпрыгивая, передвигался от наших окопов к немецким и обратно.
Наконец его разорвали. Немцам достался мотор, нам – крыло с помятым кузовом. Наше начальство и крылу радуется: «все же трофей».
За него кто-то получит повышение в чине, кто-то благодарность в приказе, кто-то попадет на страницы печати, кто-то получит блестящие побрякушки, именуемые крестиками «за храбрость» и орденами.
И за него же… легло больше ста человек безымянных русских и немецких солдат.
* * *
Немцы последнее время усиленно применяют удушливые газы. Кажется, предстоящая летняя кампания пройдет под знаком газовых волн и химических снарядов.
О газах у нас масса разговоров. И как везде и во всем – от безделья – к ним приплетается всякая чертовщина.
По окопам ползут фантастические слухи о каких-то баллонах, убивающих сразу целый корпус солдат.
И я вижу по глазам рассказчиков: в эти баллоны верят. Слухи сеют панику, деморализуют армию.
Нас усиленно тренируют на газовом деле. Знакомят с различными образцами масок, читают лекции.
На днях загоняли в масках «нюхать газы» в громадную брезентовую палатку.
Газовая станция-палатка внушала стрелкам суеверный ужас.
Входили в палатку с трясущимися руками, с дрожащей нижней челюстью.
– Заходи, заходи, – покрикивал фельдфебель. – Не в застенок идете, здесь все по науке налажено.
Не знаю, сколько минут мы пробыли в этой «пробирной» палатке. Казалось, очень долго.
Десять человек «занюхались» и упали в обморок. Их вынесли на руках. Одни неумело надели маски, у других они оказались прорванными, неисправными. А перед входом в палатку маски осматривали, и нашли, что все в порядке.
* * *
– Пошехонцы мы, – убежденно говорит молодой прапорщик Мулин, – шагая со мной рядом по ходу сообщения.
– В каком смысле, ваше благородие?
Мой вопрос остается без ответа.
– В трех соснах путаемся. Куда повернут наши оглобли, туда и попрем. А зачем? Для чего? Этого никто толком не знает – ни командир, ни солдаты. Где-то там, в высших сферах – завтра решат, что нам надо воевать не с Германией, а с Францией, повернут наши оглобли на французов, и мы двинемся без размышлений. Нет у нас ни цели, ни понимания смысла событий. И нет у нас ни злобы против немцев, ни любви к союзникам…
