— Ничего, — ответил я.
На крючке над верстаком висела деревянная тачка — не тачка как таковая, а что-то вроде сильно уменьшенной ее модели. До меня не сразу дошло, что это игрушка, причем сколоченная очень тщательно, с большим старанием: колесо покрашено в тот же цвет, что и ручки, все вместе покрыто прозрачным, блестящим столярным лаком, благодаря чему тачка выглядела новенькой, словно была сделана только вчера. В то же время было видно, что образцом для нее послужила тачка, каких в наши дни уже не делают: так тщательно, с таким вниманием — с таким мастерством — она была изготовлена.
Я разглядывал эту тачку, прикасался к ней — дотронулся до ручек, выкрашенных зеленой краской, провел пальцами вдоль нежного изгиба, дойдя до кузова, — и тут мастер внезапно обрел лицо.
Не оставалось никаких сомнений, что плотник, с такой любовью сколотивший эту замечательную игрушку, и доселе анонимный биологический отец Тиции Де Билде были одним и тем же человеком. Я представил себе день рождения (четвертый или пятый?), на котором этот подарок был распакован. Радостный визг жутко уродливой, но все же любимой дочки; сияющий от гордости отец, который побуждает ее немедленно пустить тачку в ход. Прекрасный полдень, эта же самая лужайка перед сарайчиком… Но чуть позже отец скоропостижно скончался или, по независящим от него причинам, оказавшимся сильнее любви к единственной дочери, исчез, как сквозь землю провалился, чтобы строить где-то новую, пусть и не обязательно лучшую, жизнь.
Так или иначе, госпожа Де Билде всегда продолжала его любить: она не сожгла тачку, не разрубила ее на куски, а сохранила, как драгоценное воспоминание, и повесила на крючок в сарайчике, где игрушка не могла сгнить. Тачка осталась тачкой, только приняла старомодный вид, как ребенок, погребенный под лавиной и найденный столетия спустя — неповрежденный, с тем же выражением на лице, что и в момент схождения снежной массы. Одежда на нем вышла из моды, но детское лицо всегда остается детским лицом, а выражение испуга и удивления двести лет спустя производит такое острое впечатление, точно это случилось вчера.
Я почувствовал жжение в горле, как при внезапно начинающемся гриппе, и острую необходимость высморкаться или, по крайней мере, частично спрятать лицо за носовым платком. Снаружи послышался смех, а потом снова пение. На этот раз я узнал мелодию — «Riders on the Storm»,[47] группа The Doors; то, что в эту самую минуту пьяный мужской голос запел песню, автор которой давно умер, по-моему, не могло быть полной случайностью, и я почувствовал себя
