— Давид… — сказал я и в ту же секунду услышал, как наверху открывается кухонная дверь; я невнятно выругался.
К своему немалому удовлетворению, я увидел, что и Давид, похоже, слегка раздражен непрошеным вторжением матери в наше общее приключение. Помнится, в десять или одиннадцать лет он объяснил Кристине, что ее присутствие у кромки футбольного поля отныне нежелательно. Не только потому, что она испуганно вскрикивала, когда ее сына — у нее на глазах — атаковали не по правилам, но и потому, что она выговаривала ему за его собственные грубые нападения на игроков команды гостей; иными словами, она мешала его развитию в этом отношении, тогда как я, отец, закрывал глаза на очевидную для всех жестокость игры. Однако не позже чем через год мне самому без всякой деликатности — полностью игнорируя мое присутствие у боковой линии — дали понять, что отцов тоже пора выгонять.
— Да?.. — сказал я, поворачивая голову и глядя на жену.
Я не делал ни малейших попыток скрыть свою ярость.
— Я… я подумала… — начала Кристина, но осеклась, увидев мое лицо.
Я разглядывал ее фигуру на балконе, ее руки на перилах. И тогда она обернулась и стала его целовать. Я опустил глаза и безучастно уставился на травинки, торчавшие между плитками.
— Я решила не оставлять своих храбрых мужчин одних, — тихо сказала Кристина.
В соседнем саду кто-то запел — сильным и, наверное, пьяным мужским голосом. Мелодия, если вообще можно было говорить о мелодии, показалась мне смутно знакомой. Так мы и стояли втроем, чуть ли не целую минуту, и слушали: жена — на нашем балконе, а двое ее «храбрых мужчин» — внизу, в саду.
— Пошли, — сказал я наконец Давиду и положил руку ему на плечо. — Let’s get it over with.[46]
Мы вместе вырывали вьюнки, дергали за дверцу сарайчика, все время чувствуя спинами взгляд нашей жены и матери. Это больше не было приключением; сердце у меня забилось быстрее, когда я, первым из нас двоих, бросил взгляд внутрь и, перешагнув через несколько мешков — видимо, с землей, — вошел в сарайчик.
Внутри стоял влажный воздух, пахнущий плесенью, как от давно забытых шампиньонов. У задней стены стояли газонокосилка устаревшей модели — я видел, как старухина дочь иногда косит ею траву, — и простые садовые инструменты вроде граблей и мотыги. На маленьком верстаке, рядом с проржавевшей птичьей клеткой, стояли цветочные горшки и ящики для рассады.
— Ну? — донесся из дверей голос Давида.
По его тону было совершенно ясно, что он утратил всякий интерес к нашему приключению, он даже не собирался входить следом за мной.
