В Сабон-Гари первая улица была пуста. Серыми тенями поднимались клубы дыма, пахло гарью.
— Жди здесь. — Мухаммед остановился, немного не доехав до двора дяди Мбези, выскочил из машины и побежал.
Улица казалась Оланне чужой, незнакомой; ворота выломаны, куски металла валялись на земле. Только сейчас Оланна увидела киоск тети Ифеки, вернее, то, что от него осталось: щепки, пакетики арахиса, затоптанные в пыль. Оланна открыла дверцу и тоже вышла. Замерла на миг от жары и ослепительного света — языки пламени плясали по крыше, в воздухе кружился пепел. Она кинулась к дому и окаменела. Дядя Мбези лежал ничком, неестественно скрючившись, разбросав ноги в стороны. Из глубокой раны на затылке проступило что-то белесое. Зияющие на голом теле ранки казались полураскрытыми густо-красными губами.
Оланне стало дурно, она не могла пошевелиться, ноги онемели. Мухаммед тянул ее прочь, до боли сжимая руку. Но как бросить сестру? Аризе вот-вот должна родить. Аризе нужен врач.
— Аризе, — выдохнула Оланна. — Надо забрать Аризе.
Вокруг сгущался дым, и Оланна не сразу поняла — то ли во двор хлынула толпа, то ли она приняла за людей столбы дыма, но тут увидела, как сверкают лезвия топоров и мачете, развеваются забрызганные кровью полы кафтанов.
Мухаммед втолкнул ее в машину и, обойдя кругом, сел сам.
— Спрячь лицо, — велел он.
— Мы вырезали всю семью. На то была воля Аллаха! — выкрикнул на хауса один из пришедших. Он пнул распростертое на земле тело, и Оланна, будто прозрев, увидела, сколько вокруг трупов — они валялись всюду, как тряпичные куклы.
— Вы кто? — спросил другой, преградив им путь.
Мухаммед, не выключая мотора, открыл дверь и заговорил на хауса, быстро, настойчиво. Человек посторонился. Мухаммед чуть не врезался в дерево кука. Большой стручок упал с ветки, хрустнул под колесом. Оланна оглянулась. Первый человек поддал ногой еще один труп — обезглавленное тело женщины — и перешагнул через него, хотя вокруг было куда ступить.
— Аллах такого не прощает. — Мухаммед дрожал как в лихорадке. — Аллах их не простит. Аллах не простит тех, кто толкнул их на это. Аллах не простит никогда.
Они ехали в страшном молчании — мимо полицейских в забрызганной кровью форме, мимо сидевших у дороги грифов, мимо мальчишек с ворованными радиоприемниками под мышкой — до самого вокзала, где Мухаммед втолкнул Оланну в переполненный вагон.
Оланна сидела на полу вагона, поджав к груди колени, среди горячих потных тел. Снаружи тоже ехали люди — пристегнулись к вагонам ремнями или стояли на ступеньках, висели на поручнях. Оланна услышала сдавленный крик, когда с поезда упал человек. Вагон был ветхим, дорога тряской, и при каждом толчке Оланну швыряло на сидевшую рядом женщину; та держала на коленях большой сосуд-калебас. Одежда женщины была в пятнах, похожих на брызги крови, но Оланна не могла разглядеть как следует — болели глаза. Их будто запорошило песком пополам с перцем, веки жгло и щипало. Ни моргнуть, ни закрыть глаза, ни открыть. Хотелось их выцарапать. Послюнив пальцы, Оланна смочила глаза. Так она лечила царапины Малышки. «Мама Ола!» — хныкала Малышка, протягивая ушибленную ручку, и Оланна, облизнув палец, терла больное место. Но смоченные слюной глаза лишь сильней заболели.
