. Здесь Екатерина уже употребляет прозвища, придуманные ими вместе для придворных: один из Голицыных — «Monsieur lе Gros»
>{13}, зато Потемкин — «l'esprit»
>{14} .
>[146]Они становились все ближе с каждым часом- 14 февраля двор вернулся в Зимний дворец. На обеде 15-го в числе двадцати гостей был и Потемкин.
Возможно, любовные отношения Екатерины и Потемкина начались именно в эти дни. Немногие их записки датированы, но одну можно предположительно считать написанной около 15 февраля — ту, где императрица отменяет их встречу в бане, потому что «все мои женщины сейчас там и вероятно уйдут не ранее чем через час».>[147] Это первое упоминание о встрече в бане, но позднее «мыленка» станет излюбленным местом их свиданий.
18 февраля императрица присутствовала на представлении русской комедии в придворном театре, а затем, возможно, встретилась с Потемкиным у себя. Она не спала до часу ночи — необыкновенно поздно по сравнению с ее обычным распорядком. «Я встревожена мыслью, — писала она ему по-французски, — что злоупотребила Вашим терпением и причинила Вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час ночи еще казалось, что нет и полуночи...»>[148]
«Какие счастливые часы я с тобою провожу... — пишет она в один из этих первых дней. — Я отроду так счастлива не была, как с тобою». Они оба были эпикурейцами и знали толк в наслаждении: «...мне кажется, будто я у тебя сегодни под гневом. Буде нету и ошибаюсь, tant mieux>{15}. И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне...»>[149]
Васильчиков оставался на своем месте — по крайней мере официально. Екатерина II Потемкин прозвали его «холодным супом» (soupe a la glace). Это теперь она признается, что жалеет о потерянных полутора годах. Но присутствие Васильчикова раздражало Потемкина, который был истерически ревнив. Вероятно, он вспылил, потому что в одном из следующих писем Екатерина упрашивает его вернуться: «Принуждать к ласке никого неможно... Ты знаешь мой нрав и сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства... тебе самому предоставляю избрать приличное тому поведение. Напрасно мучися, напрасно терзаеся [...] без ни крайности здоровье свое надоедаешь напрасно».>[150]
О Васильчикове почти забыли, но для него эти дни должны были показаться настоящей пыткой. По отношению к тем, кого она не уважала — а она, несомненно, стыдилась его посредственности, — Екатерина была безжалостна. Васильчиков понимал, что никто не смог бы сыграть ту же роль, что Потемкин. «Положение совсем иное, чем мое, — говорил он о Потемкине. — Я был содержанкой. Так со мной и обращались. Мне не позволяли ни с кем видаться и держали взаперти. Когда я о чем-нибудь ходатайствовал, мне не отвечали. Когда я просил чего-нибудь для себя — то же самое. Мне хотелось анненскую ленту, и, когда я сказал об этом, нашел назавтра у себя в кармане 30 тысяч. А Потемкин, тот достигает всего, чего хочет. Он диктует свою волю, он «властитель»».
