на неё.
– Она такая старая, – пробормотала Лютик, начиная горячиться. Графине никогда не будет снова тридцать, это факт. И её платье смотрелось нелепо в коровнике, это тоже факт.
Лютик упала на кровать и прижала подушку в груди. Платье было нелепо ещё до того, как она пошла в коровник. Графиня выглядела испорченной с того самого момента, как вышла из кареты, со своим слишком большим накрашенным ртом, и маленькими поросячьими накрашенными глазами, и напудренной кожей, и… и… и…
Всплескивая руками, Лютик плакала, металась и бродила по комнате, и снова плакала, и истории известно три великих случая зависти с тех пор, как Давид из Галилеи впервые испытал это чувство, когда не смог больше выносить того, что кактус его соседа Саула затмил его собственный. (Изначально зависть относилась только к растениям, чужим кактусам или гингко, или позже, когда была трава, к траве, и именно поэтому мы по сей день говорим, что кто-то позеленел от зависти.) Случай Лютик был четвёртым в этом списке.
Это была очень длинная и зелёная ночь.
Ещё до рассвета она стояла перед его лачугой. По доносившимся изнутри звукам Лютик поняла, что он уже проснулся. Она постучала. Он появился, встал в дверном проёме. За его спиной она разглядела маленькую свечу, открытые книги. Он ждал. Она посмотрела на него. Затем отвела взгляд.
Он был слишком прекрасен.
– Я люблю тебя, – сказала Лютик. – Я знаю, это должно удивить тебя, ведь я всегда презирала тебя, и унижала тебя, и насмехалась над тобой, но я люблю тебя вот уже несколько часов, и с каждой секундой всё больше и больше. Час назад я думала, что я люблю тебя сильнее, чем какая-либо женщина когда-нибудь любила мужчину, но полчаса спустя я осознала, что то, что я чувствовала раньше, было ничто по сравнению с тем, что я чувствовала тогда. А через десять минут я поняла, что моя предыдущая любовь была словно лужа по сравнению с морем перед штормом. Твои глаза похожи на него, ты знаешь об этом? О да, похожи. На скольких минутах назад я остановилась? На двадцати? Я рассказала тебе всё, что чувствовала до того момента? Неважно. – Лютик всё ещё не смела взглянуть на него. Солнце вставало за её спиной, она чувствовала его тепло на плечах, и это придало ей храбрости. – Я люблю тебя настолько сильнее теперь, чем двадцать минут назад, что это просто невозможно сравнить. Я люблю тебя настолько сильнее теперь, чем когда ты открыл дверь своей лачуги, это просто невозможно сравнить. В моём теле нет места ни для чего, кроме тебя. Мои руки любят тебя, мои уши очарованы тобой, мои колени дрожат в слепом обожании. Мой разум умоляет тебя приказать ему что-нибудь, чтобы я смогла повелеваться. Хочешь, чтобы я следовала за тобой до конца дней своих? Я сделаю это. Хочешь, чтобы я пресмыкалась перед тобой? Я буду пресмыкаться. Я буду молчать для тебя или петь для тебя, а когда ты проголодаешься, позволь мне принести тебе еды, а если тебе захочется пить, и ничто не сможет утолить твою жажду, кроме аравийского вина, я отправлюсь в Аравию, хоть это и на другом конце света, и принесу бутылку тебе к обеду. Если я могу что-то сделать для тебя, я сделаю это; если я не могу чего-то сделать, я научусь делать это. Я знаю, что мне не сравниться с графиней в способностях, или в мудрости, или в привлекательности, и я видела, как она смотрела на тебя. И я видела, как ты смотрел на неё. Но, прошу тебя, помни, что она стара и у неё есть другие интересы, а мне семнадцать и для меня не существует ничего, кроме тебя. Любимейший Уэстли – я никогда не называла тебя так раньше, правда? – Уэстли, Уэстли, Уэстли, Уэстли, Уэстли – дорогой Уэстли, любимый Уэстли, милый прекрасный Уэстли, прошепчи, что у меня есть шанс завоевать твою любовь.
