— Эти стихи есть и в вашей Библии тоже, — сказал он. С общими понятиями Лия была знакома, но что касается стихов, то она их никогда не читала.
Лия поглощала его слова как новое вино или манну, и он видел, что она вздыхает по нему. И все-таки ее семья была христианской, и хотя, по ее словам, она никакого выбора не делала, ему трудно было ей поверить: ведь у нее еще была возможность сделать выбор, чего у него никогда не было. Она могла выбрать себе имя, выбрать себе веру, выбрать себе мужа. И она — молода. Зачем такой удачливой девушке рисковать всем, что у нее есть, ради любви? Осознавала ли она степень риска? Шейлок чувствовал, что подвергает опасности свое собственное сердце, отважившись поверить, что Лия может выбрать двойную жизнь — согласиться всегда скрываться за задвинутыми занавесками в тайный Шаббат.
Она знала: ему хочется ей верить, и гадала, какое доказательство может быть достаточно убедительным, чтобы закрепить его веру. Все, что у нее было, она получила из рук отца, а Шейлок не хотел ничего из христианского богатства семьи де ла Керда, изнеженных донов, пожинающих деньги от урожаев, собранных мозолистыми руками морисков, обрабатывающих их земли. Нет. Лии нужно было что-то свое, чтобы отдать ему.
И она увидела это в тот холодный февральский день в окне лавки оружейника.
Кольцо с бирюзой, голубой камень, пронизанный черными нитями, напомнило ей Шейлока. Позже, когда старый ремесленник отдал ей перстень бесплатно, подарок показался мистическим знаком. Возможно, размышляла Лия, если она наденет кольцо Шейлоку на палец, она и он станут единым целым. Он подумает, что женщина, достаточно отважная, чтобы дать мужчине кольцо, достаточно отважна и для того, чтобы претендовать на опасное скрытое прошлое своей матери. Он поможет ей вернуться к себе. Она жаждала этого, она страстно желала получить свое наследство.
Хотя больше всего она хотела его.
Лия не стала лгать отцу, хотя позже, рыдая на своей постели, за дверью, закрытой на ключ снаружи, она пожалела об этом. Когда она сказала ему, что обручилась с новообращенным, известным как Бенито Гоцан, ткачом и торговцем шерстью в Толедо, он дал ей пощечину и запер в спальне без еды и питья на полтора дня. Ее мавританская служанка попала под подозрение и была уволена. И хотя в доме были слуги всех оттенков кожи и разных вероисповеданий, симпатизирующие Лии, ни у кого из них не хватило мужества принести ей достаточное количество простыней, чтобы можно было связать их и спуститься по ним в сад или открыть ворота, ведущие на улицу, если бы ей удалось спуститься.
