Вышел на последний след, ругая себя: дурень, надо было перезарядить. В том кровавом опьянении, с которым волки рвали на куски бедную собаку, они ничего не слышали и не услыхали бы… И тут он заметил кровь. Не просто капли, а довольно большое пятно, шагов через десять — еще.
«Ага, тебе-то я угодил, — со злорадством подумал Игнат. — И хорошо угодил!»
Зверь уходил на трех ногах, почти не задевая снег четвертой — передней левой. Похоже, была перебита лопатка: из лапы столько крови не вышло бы.
Пройдя с полкилометра, волк прилег под елкой. Его тошнило. Свежие куски рваного, только что проглоченного вместе с шерстью мяса. Словно было когда перебирать!
На месте лежки снег набряк кровью. В лесу волк ложился еще два раза, оставляя за собой большие красные пятна. Кровь не успевала замерзнуть. Зверь чуял близко человека, вставал и двигался дальше. По огромным, во всю ладонь, следам было видно, что это старый, матерый волк.
«Вопщетки, теперь-то ты от меня никуда не денешься. Нет, я тебя достану, куда бы ты ни свернул, — с мстительной уверенностью думал Игнат, на разные лады повторяя свою мысль, и в этом было, пожалуй, единственное утешение, которое он мог найти для себя. Теперь он знал, что, если бы не побил Галуса, если бы не заставил его идти за лисой, тот был бы с ним и остался б живой. Галус чуял, что неподалеку ходили волки… — Долго ты не попрыгаешь на трех лапах, у меня ты не погуляешь. Получишь свое, голубок. За все надо платить — это ты должен был знать. И чем больше урвал, тем больше, голубок, расплата…»
Ельник кончился внезапно, открыв чистый простор поля, посреди которого на взгорке стояла старая огромная груша. К этой груше и держал путь волк. Игнат увидел его сразу, как только вышел из леса. Волк тоже увидел его. Между ними оставалось шагов двести. Они стояли и смотрели друг на друга: зверь стоял на трех лапах, повернув голову назад, навстречу человеку, и человек с ружьем в руках, заряженным патронами с картечью.
У зверя была перебита передняя нога, он истекал кровью, и его то и дело рвало, хотя уже и нечем было рвать. Все то живое, теплое, с пахучей кровью мясо, которое он успел урвать, когда они все разом накинулись на собаку, уже осталось на снегу. И все равно нутро выворачивало, гнало густую зеленую слизь.
Волку хотелось одного — полежать, тогда, возможно, к нему возвратилась бы сила, которая убывала вместе с исторгнутыми кусками мяса и кровью, что оставалась на снегу, — зверь знал: спокойно полежать ему не даст этот человек. Он не просто идет вслед за ним. Идет, чтоб убить его. И потому зверь старался не подпускать человека близко.
