Это «медленно, через день», хоть и было сказано с совершенно искренним простодушием, сильно покоробило обоих пленников. Лица канзорцев, и без того по-злому неприязненные, сковала мрачная решимость бороться до конца. Сынам великой родины нельзя уступать злу. Мало того, что проклятая жрица у них под носом творит свои богорядвы, так еще и сам факт, что им, поборникам чистоты, приходится залечивать полученные в боях раны неделями и месяцами — а подбожникам посылают целительные дары, и они утопают в незаслуженных благах, когда каждая их молитва разрушает мир!..
Анна что-то замычала и попыталась перевернуться бок, но он был изранен сильнее, поэтому Алейна ласково, но решительно воспрепятствовала этому. Она толкла в маленькой ступке сон-траву и синюю соль, смешивая их, чтобы подруга, все еще взбудораженная трансом, ранами и невероятным напряжением боя, смогла крепко уснуть.
— Готово, — сказала наконец девушка. — Ани, зая, попей.
Израненная черноволосая жадно втягивала сонную воду деревянной трубочкой, аккуратно выпила всю чашку и даже не закашлялась. Ведь это был ее далеко не первый раз.
Уже спустя минуту она крепко спала.
Алейна встала и отряхнула штаны, испытующе глядя на пленников непредсказуемо-зелеными глазами.
— Теперь вы, бронеголовые, — сказала она.
Оба церштурунга канзорских диверсионных войск особого назначения приготовились к пытке. Винсент, прикрыв глаза, повел руками, и тени обоих ожили, налились весом и темнотой. Повинуясь кивку Алейны, тени схватили Карла, избитого церштурунга со сломанной рукой, прижали к стене броневагона — так, что он не мог двигаться.
Карл кричал. Твари тьмы цепко держали его, а живое порождение ереси, подбожница, нависла рядом и вливала в сломанную руку яркий, мучительный свет.
— Нет! — стонал он по-канзорски. — Не смей пачкать меня своей скверной, шлюха!
Голос у Карла оказался высокий, глубокий, страстный. Он мог бы петь тенором, солируя в хоре, только надо было отказаться от клевца.
— Я остаюсь чистым во имя Канзората… я остаюсь… ааа!
— Да пожалуйста! — в сердцах выкрикнула Алейна, отдернув руки с мирящим светом, видя, что тело солдата отторгает его. — Хочешь мучиться — мучайся.
Девушка обхватила его посиневший локоть, нащупала неестественный выступ под опухшей плотью — теперь она почувствовала его не только опытными, чуткими пальцами, но и на собственной шкуре. И рывком вправила сломанную кость.
Боль ослепила Алейну. Поджав скорченную словно огнем руку, она всхлипывала, отвернувшись от пленников, слезы градом катились по щекам. Канзорец тоже протяжно взвыл, но, глядя на плачущую девчонку, выдавил:
