Авдейка заметил свой штык, предательски торчавший из-под одеяла. Загородив деду кровать, он обнажил полосатый матрас, резко проткнул его и пропихнул штык внутрь. Потом заровнял постель, бесследно поглотившую штык, и повернулся к столу.
Дед тупо глядел на продукты, завалившие стол. Потом примерился, отломил себе кусок колбасы, а остальное широко отодвинул рукой.
- Это тебе, невестка.
- Нам не надо, - твердо сказала мама-Машенька, выдерживая тяжелый красноватый взгляд.
- Так. Не приемлешь. На улицу прогонишь или как?
- Живите.
- И на том спасибо. Не пришлось тебе у меня пожить, так я у тебя поживу.
Грузный, налитый кровью, дед свинтил пробку с утонувшей в руке кожаной фляги, плеснул в стакан белую жидкость, заглотнул одним духом и принялся жевать. Запахло ливерной колбасой.
- Рассказывай, невестка. Что Дмитрий, воюет?
- Убили Дмитрия, - ответила Машенька. - В ноябре, в ополчении. При обороне Москвы.
Дед вздрогнул и яростно заворочал челюстями. Наконец сказал, как из бочки:
- Так. Пережил я, стало быть, Митьку. Не думал, не думал.
Он закашлялся так, что дрогнули стены, и, отдышавшись, со страшной гримасой положил руки на грудь.
- Помянешь? - спросил он, снова берясь за фляжку.
Машенька покачала головой.
Дед выпил один, помолчал, закрутил фляжку и отодвинул колбасу.
- Освобожден вчистую, - сказал он. - Два года воюю. Рядовой. Осколочное ранение в легкое. Комиссован. Точнее, умирать списан. Однако, думаю, поторопились со мной. Прошусь на фронт. У тебя долго не заживусь. Стели на полу.
Авдейка долго не спал, прислушиваясь к сопению и кашлю, сотрясавшему деда. Страшным казался ему этот дед, воплотившийся из небытия, из призрачного воина на красном коне. Не хотелось верить в то, что этот чужой человек, неожиданно и грубо водрузившийся посреди жизни, и есть его героический дед. Пообвыкнув, Авдейка все же поверил, но деда не полюбил, боялся, не вспомнил бы он о своем штыке, спрятанном в матрасе.
Дед зажил особняком. С утра надевал китель, надраивал пуговицы и ходил по учреждениям, а вечерами пил спирт или водку и угрюмо жевал ливерную колбасу.
Однажды больно стиснул Авдейку и сказал:
- Ну и дохляк! Поди колотят тебя? Хе-хе! Как пить дать колотят!
Он презрительно фыркнул и закашлялся, придерживая грудь руками. Потом, прочищая горло, прошелся по комнате и свалил столик с лекарствами у бабусиной постели. Разлетелись по полу порошки и таблетки, тонко зазвенели ампулы. Бабуся закрыла глаза. Было тихо, только ритмично и нежно булькала жидкость, выливаясь из разбитых ампул. Дед поднял столик карельской березы на одной ножке и буркнул:
