Кровь ее окрасила стол. Освободившись, она стоит, прямая, напряженная, однако соглашается выпить стакан вина, который ее согревает. И вдруг Кристиана бросается к ней, обнимает ее, прижимается к ней.
— О, моя дорогая, ты заключила договор, ты это сделала!
Она разрешает себя обнимать, прижимать, наконец, охваченная этим бредом, наконец, освобожденная, наконец, погибшая… Она не помнит, как вернулась. Она никогда не узнает, кто этот человек, который взял ее, как на скотном дворе. Она спрашивает Кристиану, та дрожит и молчит. Анна ничего не узнает до следующего раза, если он будет, этот раз. Кристиана шепчет:
— О, больше никогда!
Но каждый вечер Лоран приходит с новым грузом: тут платья, драгоценности, шкатулка, мантилья.
— Что, это все от…
— Ну, эти жаловаться не станут, — отвечает Лоран.
Он улыбается Анне. Он часто улыбается Анне после этого шабаша.
— Ну что, хорошо было на шабаше?
Она сама спрашивает себя. Снова видит позы, лица. Снова слышит безумные слова Кристианы.
— Ты заключила договор…
В далеком детстве Анна как-то смешала свою кровь с кровью другой девочки. И что осталось? Однако Кристиана считает: произошло нечто, нечто ужасное, таинственное, и это «нечто» связало их. И Лоран ей улыбается. Больше никто ей не приказывает, ничего не заставляют делать. Она сама, по своей воле, спускается из своей комнаты в помещение за лавкой. Она присутствует при продаже, при покупке всякой всячины, тут не только ворованное. Травы, снадобья, духи, которым Кристиана приписывает чудодейственную силу. Что, это так просто? И, значит, с той поры, как она «подписала» договор, и у нее есть эта власть? По крайней мере, теперь она на все смотрит иначе. Узкие улицы, балконы, спокойные семейные прогулки, окна, освещенные по вечерам, — больше она не чувствует себя исключенной из всего этого, отброшенной. Она вторглась к этим людям, к этим взрослым силой и хитростью. Она всех их видела такими, какие они есть, подвластными желанию зла, желанию чего-то, превосходящего их силы, их уносит, и она теперь знает, что им известно отвращение, которое было знакомо ей с детства, — отвращение к обыденности, к тусклому, плоскому существованию маленького города. Она бы хотела узнать побывавших на шабаше, различить, но, может, дело в снадобье? Она не находит на улице ни одного из тех лиц, которые, ей казалось, отпечатаны навсегда в ее памяти. Может быть, вот эта? Вот этот? Ведь не во сне же это все было? Ей кажется, все, кого она встречала, — по крайней мере, ей этого хотелось, — были на шабаше. Возможно… И она думает только о будущем шабаше…
