Эта легендарная девочка, этот мифический единорог словно шествовал перед ним по городским улочкам. Пуаро размышлял: девочка, которую подвергают издевательствам, обращается к вере, предпочитая монастырь суровостям родительского дома, — есть ли что банальнее? Заурядные люди так падки на сомнительные чудеса. Однако Эли — что бы об этом ни думать — не была ни заурядной, ни недалекой. Почему же с детства выкристаллизовывались в ней эта тяга к фантастическому, эти химеры, грезы? И Пуаро приходил в негодование. Так зачем он, собственно, явился в Ремирмон? Что надеялся обнаружить в монастыре, где прошло детство удивительной маленькой девочки?
— Она сама прыгнула, — говорила Анна из конгрегации младенца Христа, и ее широкоскулое детское лицо оживлялось. — Клянусь, она сама прыгнула. Что-то в ее глазах пугало. В ней, такой красивой и доброй, что-то пугало, пугало ее саму. Может, ее же доброта? Не знаю. Как, по-вашему, мсье, доброты можно бояться?
— Она лишь выполнила свой долг, — сказала новая настоятельница. — Поняла, что призвание, которое зиждется на бунте, — не призвание. Элизабет избрала безвестное страдание и правильно сделала. Не сомневаюсь, в душе у нее царит мир, не то что у ее родителей. Посмотреть только, что с ними стало.
Улыбка в уголках губ, одержана маленькая победа — новая настоятельница мать Агнес уверена, что правда на ее стороне. Не нужно прибегать к силе, не нужно никого принуждать. Мы всегда будем брать верх, и на земле, и на небе. Прямая, с сединой в волосах, розовощекая, красивые глаза немного косят, а под кисеей угадывается высокая тугая грудь. Мать Агнес в самом расцвете сил.
— Разумеется, все мы надеемся, что она к нам вернется. Но последнее слово за Господом.
«Вот женщина, которая пришлась бы мне по душе, — немного пригорюнившись, думает Шарль. — Какая энергия, какая уверенность». Как далеко он, однако, отошел от женщин, которые были в его вкусе. Так далеко, что Шарлю даже сделалось жутко. «Вы не думаете, мсье, что можно бояться любви?» — сказала бы сестра Анна, трогательная в своем уродстве.
Нет, он не отступит перед черным домом, прекрасным каменным строением, в котором, однако, чувствуется запустение, упадок: дребезжит ставень, дикий виноград не подрезан. И все же Пуаро колеблется. Что он боится узнать, и не ребяческий ли это страх? Потускневшие обои, пыль — типичная провинциальная гостиная, вовсе не выглядевшая зловеще. Клавесин, по стенам генуэзский бархат, небольшая комнатка со, всякими диковинками, старыми духовными книгами, которые, судя по всему, долго не открывали. Это собрание старых вещей наводило тоску, как будто в комнате долго пребывал больной, который в конце концов опочил, и это вещи самые его дорогие: молитвенник, непритязательная картинка: четвертованный святой с улыбкой на устах, висящие на стене костяные четки; они постепенно блекнут из-за того, что никто на них не смотрит, никто не берет их в руки, разве что с пренебрежением, и мертвый в результате умирает уже без остатка, и самый дух его обращается в прах. Шарлю кажется, что тоска бросает отсвет и на образ девочки; тот слегка бледнеет. Суждено ли ему рассеяться совсем? Поток слов, радушных и бурных, не поколебал застоявшегося, чуть мутного воздуха гостиной с занавешенными зеркалами.
