Деревянный купеческий дом, называемый рестораном, содрогало веселье. Откормленные русские кобылицы и черные спекулянты-самцы отплясывали под нестареющую песню “Ах, Одесса, жемчужина у моря!”. Прогибался пол, еще больше вдохновляя потные жирные тела.
Он не сомневался, что ее станут преследовать. Возле столика появлялись краснолицые типы и многозначительно ухмылялись. Взбешенный Василий схватил одного за кисть руки.
— Ты что-то хотел сказать?.. Говори!
— Пусть она тебе скажет, — прошипел он, не переставая улыбаться. — Ленка, скажи пацану!
Их было слишком много. В этой клоаке он был беспомощен.
— Возьми бутылку шампанского, пойдем ко мне, — сказала она.
Освещение заканчивалось в пяти метрах от входа. Их было двое, ножи они не прятали.
— Чё-то ты быстро, подруга, Юсуфа забыла, — сказал один из них, загораживая дорогу.
Она прижималась к Василию всем телом. Он чувствовал, как напряглась упругая женская плоть.
Они были татары, а он русский. Проткнуть ножом иноверца для них считалось за честь. Полемика не имела смысла. К тому времени он уже вполне был согласен с одним из персонажей О’Генри касательно кулачных драк.
— Даю вам шанс свалить, — зловеще сказал Василий. В груди разгорался огонь.
— Сейчас мы тебя, овца, на х… оденем, а после отрежем башку, — последовал ответ.
Оружие он любил, как любит каждый мужчина. Старый офицерский наган работал безотказно. Хлесткий выстрел прорезал глухомань провинциального города. Тот, кто бросил ему оскорбительные слова, схватился за грудь и упал. Убивать обоих Василий не хотел.
— Беги, — сказал он второму.
— Что же ты наделал, — выдохнула она. — Меня здесь знает каждая собака.
Такое с женщинами бывает. Сначала мечта о рыцаре, затем — обвинение рыцарю в том, что спас жизнь ей и себе.
— Брось этот город, поехали со мной, — предложил он.
— Не могу… У меня здесь старая больная мать и больше никого в целом свете.
— А Юсуф… он что, твой сутенер или любовник?
— Перестань, ты многого не знаешь!
Он замолчал. Он действительно до конца ничего не мог знать.
— Может, мне уйти?
— Нет, зачем? Тут совсем рядом.
Сеть улочек и переулков была столь обширна, что днем у него бы закружилась голова. Они остановились у двухэтажного кирпичного дома. С территории детского сада падали отблески света, освещая буйную растительность.
— Влезешь через окно… Только тихо.
Не зажигая свет, они разделись и легли в невидимую кровать. Ее кожа была бархатной и свежей. От страха у него закружилась голова. Сказались перенапряжение и лагерная растренированность. Только за одно это можно возненавидеть жизнь, колонию, превратности судьбы в этой стране. С четырнадцати лет, заблудив его в крючкотворстве юриспруденции, лишив свободы, ему подарили взамен услуги педерастов, с которыми он никогда не общался. Его превратили в серого волка, вменив в четырнадцатилетнем возрасте статью о распространении наркотиков и воровстве.
