Когда он, несмышленный, сел играть в карты на интерес, никто не объяснил ему что это такое. Он проиграл. Интерес обкуренных анашой напарников сводился к тому, чтобы сделать из него педика.
Их было трое. Все было продумано заранее. Удар “трамваем”>1 по голове его оглушил. Когда он пришел в себя, его голова оказалась зажатой между спинками железных коек.
Кто-то из них уже срывал его мелюстиновые брюки. С нар, одетые в подлые улыбки, уже свесились лица, жаждущие развлечений.
— Не сцы, Коваль, это не страшно, — хрипел за спиной голос одного из карточных напарников. — Даем тебе слово, что не больше трех раз. Зато пойдешь в шестую бригаду>2, там хавка класс.
Вряд ли вы поймете, что значит перевернуть двухъярусные нары, облепленные человеческими телами. В тот момент, когда он, словно штангист, устанавливающий рекорд, выбрасывал тело, на помощь мышцам рук пришли его голосовые связки. Вот так, наверное, в пещере рычал его далекий предок, убивая своего противника или отвоевывая для себя полюбившуюся самку.
Нож, который он постоянно носил за голенищем, был уже у него в кулаке.
Василий видел как побелели губы одного из насильников, но это его не остановило. Первый удар пришелся в живот, ударом в грудь он его прикончил. Второго он догнал уже на выходе из барака. Тот, бешено вращая глазами, не переставая кричал:
— Не нада, я войду! Не нада, я войду! — что означало: он просит дать ему возможность откупиться.
Он сел на него сверху, схватил за волосы и по рукоятку воткнул нож в глаз. Из-под лезвия брызнула кровь, залила ему лицо, а тот, захлебываясь, не переставал хрипеть:
— Я вой-ду-у-у! Хрл… Вой-ду-у-у..
Последнего, третьего, спасли дежурные прапорщики. Словно удавку они набросили на шею Василия ремень и затягивали до тех пор, пока он не потерял сознание.
Тогда Василию было пятнадцать лет, теперь — двадцать три. За спиной у него три судимости, не считая лагерных раскруток. У него вся жизнь впереди.
Василий спускается по мокрым ступеням в знакомый подвал, перепрыгивая через лужи, направляется в свой второй дом.
Без него тут уже хозяйничали, и не раз. Деревянную перегородку кто-то сломал, а на кое-где сохранившихся обоях имена и клички новых жильцов.
Но самое главное все же сохранилось. У стенки, на деревянных ящиках, тускло блестят “отполированные” матрасы. Он садится на знакомое ложе и, убедившись в его прочности, принимает позу римского патриция[34].
Тогда, уже в далеком прошлом, отсюда его забирали менты. Вернее сказать, их. С ним была Таня Лисицкая. Интересно, где она сейчас? Когда они его прижали к стенке и били под дых, она пронзительно кричала: “Не смейте его бить, у него больное сердце!”
