Калыйкан, наконец, заговорила:
— Айкан! Я теперь только поняла, что человек должен по-человечески относиться к другим. Поняла, что такой бесстыжей бабе, как я, не место среди людей, да и собаки меня к себе не примут… Поняла я все слишком поздно, ведь мне уже сорок лет! Если бы меня не исключили из колхоза, не сгорел бы мой дом и сын твой, семнадцатилетний Темирболот, не полез бы из-за моих ребят в огонь, если бы меня не приютила старушка Баалы, так, видимо, до самой смерти я осталась бы дурой… Как я жила? С пятнадцати лет пью водку, приехала к вам в аил — еще больше стала пить. Сквернословила, ругала тех, кто не подносил мне выпивки. Под хмельком делала все, что взбредет в голову, — ни старших, ни младших не совестилась. Эх, провалиться мне сквозь землю! Чего повторять всем известное?
О Айкан, я от всех скрываю, кто настоящий отец Белека… Думы о моем милом, убитом фашистами, не дают мне покоя. Я готова пить не только водку, даже принять яд. — Рыдания мешали Калыйкан продолжать.
— Не надо плакать, Калыйкан, — подойдя к ней, сказала Айкан. — Это хорошо, что ты поняла, как неправильно жила раньше… — Айкан запнулась, не зная, что еще прибавить, но Калыйкан и не дала ей продолжать.
— Старушка Баалы, — сквозь слезы выкрикивала Калыйкан, — сказала мне; «Ты была самая бессовестная, самая подлая. Клеветала на всех, разводила сплетни. Я хотела раньше, чтобы следы твои на земле стерлись, а сама ты погибла на костре! Ты очень опозорилась перед людьми… Все тебя ненавидели… Но мне жаль твоих детей… Чем они виноваты? Они остались без крова — не пропадать же им?! Идите все ко мне жить… Только из-за детей пускаю тебя в дом». И старушка Баалы дала мне одеяло, кошму. Ты тоже дала одеяло, матрац и подушку. Если бы ты была на моем месте, а я на твоем, я бы не стала сочувствовать. Никогда… Наоборот, принялась бы злорадствовать. Кричала бы: «Ха-ха, люди, смотрите вон на ту, проклятую! Посмотрите на Айкан». — У Калыйкан перехватило дыхание. Она помолчала, вытерла слезы. — Да, да я сделала бы так. Теперь не могу на людей смотреть! Уже второй день, как встречу на улице кого угодно — взрослого, ребенка, стараюсь забежать во двор. Хорошо бы уехать куда-нибудь далеко, где никто меня не знает. Но куда двинешься зимой? Хочу руки на себя наложить, да ребят жалко… И для того чтобы спасти их, моих ребят, вот он, Темирболот, жизнью жертвовал, страдает сейчас… — Калыйкан с громким воплем повалилась вниз лицом на пол.
