Ответ был датирован 12 сентября:
«Спасибо за книжки: очень кстати (рифма к Тате, pardone)… Уже начал преподавать (точнее – вести семинары). Боялся скандала и позора, но пока обходится. В первом – по XVIII в. – человек 15; зато во втором, по XX веку, ихнему и нашему, больше сорока и становится все больше. Ходят стадом, приносят грудных и тут же их кормят. Похоже на вокзал, но интереснее. И порядка больше. Я им про всех: ихних, наших, Кавафиса, Рильке и т. д. Сам знаешь, “материала” хватает.
Утомительно, конечно, но дело того стоит. По крайней мере, в это время не думаю о том, о чем думаю в другое».
Главной его тревогой, разумеется, было – сможет ли писать. «Пытаюсь сочинять. Иногда выходит, чаще – нет. Не могу понять часто: есть связь между этой и той строфой или это мне кажется, что есть. И здесь – никто не помощник. Можешь поверить, мне есть отчего нервничать».
Вскоре все вернулось на свои места. Он стал много писать. А в преподавании выработал свой стиль – далекий от академического, того, который я себе представлял.
14 ноября он писал мне из Нантакета, «куда приехал на сутки, рассчитывая застать тень Мелвилла. Чего не произошло». «Книг не надо, справлюсь и так».
С изменением ситуации в России во второй половине восьмидесятых, особенно после получения Нобелевской премии, у Иосифа появились совершенно непривычные для него заботы. Появилась масса изданий, мечтающих получить от него разрешение на публикации. А он чрезвычайно серьезно относился к характеру публикаций и, не очень представляя себе новую российскую реальность, несколько растерялся.
1 сентября 1987 года он писал мне:
«Милый Яков, что примиряет меня с положением дедушки, так это то, что и М. теперь тоже бабушка».
Перед этим я поздравил его с новым статусом, поскольку у его сына Андрея родилась дочь.
Дальше речь пошла исключительно о публикациях и прежде всего публикации в «Неве», о которой хлопотал Самуил Аронович Лурье.
«Говоря о том, до чего иногда удается дожить: я, конечно же, не против невской инициативы, но хотел бы все-таки контролировать выбор. Я предпочел бы длинные стихотворения: Натюрморт, Бабочка, – если говорить о ранних; Квинтет, обе Эклоги, Муха – из того, что попозже. Все это можно пересыпать мелочью из Части Речи (начав, скажем, с Ниоткуда с Любовью и кончая, допустим, Мысль о тебе удаляется – из Урании, каковую прилагаю) или из той же Урании и из Жизни в Рассеянном Свете. Я бы, конечно, хотел видеть и Осенний Крик Ястреба и Развивая Платона и много чего другого, – но человек предполагает, а…
