Ждали прибытия попечителя.
Это были томительные дни. По вечерам меня держали взаперти, а домой из училища конвоировала тетка.
Вдруг на большой перемене пронесся слух, что попечитель уже приехал и к нему в учительскую вызывают старшеклассников.
Я и Андрей с ужасом переглянулись.
— Звонков Андрей! За ним Ладыгин Алексей! — провозгласил Фим Фимыч, вышагивая по коридору.
Он торжественно препроводил нас к учительской, втолкнул Андрея первым, меня придержал за плечо. Потом взмахом руки разогнал малышей, в волнении шнырявших вокруг.
Через стеклянную дверь я видел спину Андрея, его узенькие плечи и большую голову с торчащими вихрами. Он волновался. Все время оттягивал складки гимнастерки под поясом, хотя те и так торчали воробьиным хвостиком.
Прямо против двери сидели за столом наш инспектор и осанистый старик в вицмундире, то поднимавший, то опускавший очень толстые черные брови. Отец Фома пристроился у окна, на солнышке.
Видимо, ответы Андрея были неудовлетворительны, потому что инспектор погрозил ему пальцем.
От гулкого окрика задребезжало стекло двери:
— Ладыгин!
Я очутился перед столом, рядом с Андреем.
— Вот второй экземпляр, ваше превосходительство, — печальным голосом сказал инспектор, выворачивая ладонь в мою сторону. — Племянник уважаемого в городе чиновника, н-но…
Отец Фома шумно вздохнул.
Брови попечителя выжидательно поднялись.
— Расскажи нам, Ладыгин, все, — продолжал инспектор. — Покажи товарищу пример. Товарищ твой — из молчунов, язык проглотил…
Я искоса посмотрел на Андрея.
Он был взъерошен и больше обычного смотрел букой.
Со своими торчащими на макушке вихрами и гимнастеркой, оттопыривающейся сзади в виде хвостика, он напоминал сейчас очень маленькую сердитую птицу. Я, наверное, выглядел не лучше.
— Ну, что же молчишь, сыне? — вопросил отец Фома, склонив голову набок. — Чему учитель научает тебя? Молчать?…
Допрос тянулся очень долго.
То, взмахивая длинными рукавами рясы, с вкрадчивыми увещеваниями приступал отец Фома:
— Нет?… Что нет, сыне?
— Не знаю, батюшка.
— А почему так тряхнуло тебя, когда я спросил?
То грозно качал указательным пальцем инспектор:
— Ты мне тут симфонию не разводи! — И непередаваемое презрение было в слове «симфония». — Не разводи мне симфонию, а ответь: про капиталистический строй говорил он тебе?
Некоторые вопросы были совершенно непонятны, но инстинктом мы чуяли в них подвох, опасность, грозящую Петру Ариановичу.
Черные брови попечителя продолжали то подниматься, то опускаться. Вдруг я заметил, что лицо его начинает багроветь.
