Самые слабые пухли с голоду. Их не без зависти провожали в больницу: там хоть какая никакая, да все еда. Парней отпаивали болтушкой из отрубей, и они снова возвращались в депо.
Платили им и новыми деньгами, и керенками — огромные, захватанные множеством рук ветхие бумажные простыни. Ходили и царские деньги. Порой скапливалось на руках до миллиона, но купить на него было нечего.
От тех дней в памяти осталось ощущение усталости и постоянное, сосущее чувство голода. Хлеб из лебеды и тот не каждый день случался, да и есть его можно было только горячим: он разваливался еще в печи. Иван щеголял в холщовом одеянии и в лаптях. Первую ситцевую рубаху он купил в двадцатом году, когда стал бригадиром ремонтников.
Бригадир! Тридцать шесть подростков под началом. Ответственность, новые заботы — уже не о себе.
— Ничего, потянешь, — сказали Блинову в депо. — Семнадцатый ведь годок пошел. Руководи!
Руководи. Легко сказать! Из всей бригады лишь один Тимофей Заколюкин сумел окончить три класса начальной школы, а остальные? Война, голод, безотцовщина. До грамоты ли тут!
По утрам парни молча стояли перед Иваном, доверчиво смотрели на него, ждали. Пряча от них глаза, он кивал Заколюкину. Тот вслух читал книгу о промывочном ремонте, после чего Иван отдавал распоряжения. Больше всего он мучился, когда приходилось переспрашивать. Голос у Ивана срывался, лицо заливала краска стыда. Он наклонялся к Заколюкину: «Погоди, Тимоша. Что там про инжектор написано?»
Как-то он раздобыл старенький, без корок букварь. Открыл, начал рассматривать картинки: соха, борона, дерево, грач. Под картинками были слова. Но что они значили? Вот это, к примеру, короткое слово. Птица? Грач? А может, это и не грач вовсе.
Под моросящим дождем, прижимая к груди книгу, Иван добрался до дому. В избе полутемно, мать прядет, жужжит колесо прялки, постукивает под ногой приступка, тикают в тишине ходики. Он сел у окна, раскрыл букварь и расплакался. Мать уронила веретено и заплакала с Иваном вместе: «Чем же я помогу тебе, сынок…»
Стал Иван после работы бегать к Заколюкину, водил пальцем по строчкам, повторял за другом Тимошей слоги. Со временем и читать, и писать выучился. Но долго еще не мог привыкнуть к внезапной радости, когда рябь букв вдруг складывалась в простые и четкие слова инструкций.
Он и после часто ловил себя на этом чувстве. Всякий раз, как только приходилось перешагивать через собственный опыт, Блинов обращался к книге. Не всегда он находил на страницах ответ, но мир, который вдруг открывался за словами, неизменно потрясал его.
