Румянцев был так потрясен случившимся, что не догадался позвать кого-либо на помощь. К счастью, рядом, каким-то образом оказался Разумовский. Отстранив полковника, он опустился перед императрицей на колени и приложил ухо к ее груди. Румянцев стоял в сторонке, не зная, чем помочь.
Постепенно государыня стала дышать ровнее, лицо чуточку порозовело. Она открыла глаза и непонимающе уставилась на камергера.
— Алеша, милый!.. — промолвила она слабо.
— Я здесь, моя родная, — коснулся губами ее щеки Разумовский. — Все хорошо.
Тут он вспомнил о присутствии третьего человека и метнул в его сторону обеспокоенный взгляд. Румянцев отвернулся, делая вид, что ничего не замечает.
Елизавета Петровна села на скамейку.
— Кажется, со мною было дурно.
— Мы так за вас испугались! — поднялся с колен Разумовский.
Она подала ему руку, и они тихо пошли по аллее. Румянцев последовал за ними на некотором расстоянии, на случай, если вдруг понадобится его помощь. До него только теперь стал доходить смысл случившегося. Государыня была больна падучей болезнью. Она уже не представлялась ему посланницей неба. Она была обыкновенной смертной, может быть, даже несчастнее многих своих подданных.
Румянцев не стал больше оставаться во дворце и поехал к Еропкину, у которого остановился. Еропкин спал.
— Как веселье? — проснувшись, спросил он.
— Ничего особенного, — ответил Румянцев, подсаживаясь к нему на кровать. — Прикажи принести что-нибудь выпить.
Лакей принес водки. Румянцев выпил немного и, помолчав, спросил:
— Слушай, ты не заметил в отношениях государыни и Разумовского чего-нибудь особенного?
— Ха, заметил… — усмехнулся Еропкин. — Я не придворный, чтобы следить, чем занимается государыня. Государыню я видел один только раз, и то издали. Что касается ее отношений с Разумовским, то ходят разные слухи. Впрочем, ложись-ка лучше спать, оставим разговор на завтра.
— Нет, спать я не желаю, — упрямо мотнул головой Румянцев. — Собирайся, куда-нибудь поедем. У меня такое настроение, что я должен сегодня либо напиться до чертиков, либо кого-нибудь проткнуть шпагой.
— Что ж, кутить так кутить! — стал одеваться приятель.
