— Ах! — вздохнула Наташа, подметив Сашин взгляд. — Папина причуда. Я здесь ничем уже не управляю.
Папа случился тут же. С некоторой оторопью обнаружив его подле себя, Саша поспешил поздороваться. Папа пусто глянул и, не ответив, прошел на кухню, Сухой жилистый мужчина с обветренным лицом — каменщик или плотник — работяга. Усталый человек лет пятидесяти.
— Он со странностями, — доверительно, как старому другу, шепнула Наташа.
Ничего иного не оставалось, кроме как признать, что это так.
В смежной комнате, поменьше, беспорядка тоже хватало, но угадывался не стесненный средствами замысел: все было новое, подобранное один к другому. Ковры, потолок, обклеенный темными обоями, создавали ощущение тесноватой, но обжитой пещерки. Женские вещички там и здесь быстро исчезли под рукой Наташи — что-то голубенькое, неосязаемое.
Понятно, Саша не смел задерживаться на всяких кисейных… эфемеридах, но и то уже, как Наташа с ними разделалась — как-то запросто, словно принимая Сашу в сообщники, по-дружески разделяя с ним смущение, — одно это уже оказалось для него немалым впечатлением. Некоторое время он плохо соображал, что такое Наташа говорит.
Скинув туфли, она устроилась на кровати, прислонилась, подобрав под себя ноги, к ярко-красному ковру — голубое пятно свитера. Саше осталось кресло.
— Папка мой пережил страшную трагедию, — говорила она, — у него на глазах, вот как вы меня видите, переехало краном маму.
— Чем? — Несмотря на ужасный смысл сказанного, Саша не мог сдержать недоумения.
— Я не знаю, как он называется. Какая-то тележка. Я не разбираюсь в технике.
Саша помолчал, не совсем понимая, уместно ли будет выразить сочувствие.
— Вы теперь без мамы? — спросил он осторожно.
— Нет, мама выжила. Кости удачно срослись. Мы совсем не ожидали этого… Так вы от Трескина?
— Да, — обалдело подтвердил Саша.
— Вы письмо принесли?
Саша уже почти запамятовал, что это была Она. Не известно по какой причине, Саша ожидал, что она не упомянет о письмах, так легко и бездумно допуская к ним постороннего. Но это было, конечно же, наивное и не жизненное представление.
— Вы ему писали? — заставил он себя наконец заговорить.
Волнения его Наташа не замечала. Или, может, не видела надобности придавать значения тому, что заметила.
— Да, писала. И очень жалею об этом. Написала и жалею.
Она. Несомненно Она. Саша знал, что она пожалеет о своей запальчивой откровенности. Он любил ее за то, что написала, и за что, что терзается раскаянием, припоминая свое письмо фразу за фразой. Слишком тесную он чувствовал с ней связь, чтобы не ощущать вместе с ней эти муки. Это была Она.
