— Э-эх, — пробормотал Гавейн, спрыгивая с борта чужого корабля в гущу врагов и не без ехидства припоминая эпические сказки о героях, повергающих сотни и тысячи врагов в одиночку. — И схватил он меч-кладенец… и топор иже с ним… и «поклал» всех штабелями…
Но на самом деле, положиться все-таки было на кого. Бедвир ни в чем не хотел отставать от адмирала по мере своих сил, вот и сейчас умудрился вступить в схватку почти одновременно с ним — со своего корабля, тут же перехватив идущий на помощь первому, атакованному Гавейном, саксонский корабль. И воодушевление, с каким он управлялся с кораблями — своим и вражескими, с лихвой замещало опыт и вовсю заражало его людей.
А где же в это время был Гарет? Ему досталась ответственная миссия по защите флагмана, буде что-то пойдет не так, как хотелось бы. Ничего непредвиденного, правда, не случилось. Но это отнюдь не значило, что он находился в полной безопасности. Какая-то часть неприятеля проникла и сюда, и Гарету тоже довелось принять участие в схватке. Сперва ему никак не удавалось проявить себя, так как его защищали прочие воины, оставленные для обороны судна, но в один не столь уж прекрасный миг один из них, ближайший к Гарету, упал, сраженный топором сакса, и Гарет как во сне бросился вперед и воткнул свой короткий меч в подмышку еще не выпрямившегося врага. Запах пота, крови и ярости ударил Гарету в нос, и он отшатнулся, но дело было сделано. Сакс захрипел, зашатался, и тряпичной куклой осел на скользкую от крови палубу. Гарет на мгновение оцепенел, его первым порывом было бросить меч, зажмуриться и забыть обо всем, но надо отдать ему должное, ничего подобного он не сделал. Кто-то из своих тут же толкнул его себе за спину, и он снова оказался в относительной безопасности, тупо думая о том, как же просто все произошло.
— А это просто — убить человека? — когда-то уже опасливо спрашивал он.
— Скажу тебе по секрету. Просто, — как-то уже отвечал ему Гавейн. С Гавейном у него сложились даже в чем-то более доверительные отношения, чем с Артуром. Гавейн казался ему не таким загадочным. — В этом-то и вся сложность. Поймешь, когда придется.
Ему казалось, что он почти понял уже тогда. Но теперь он был уверен, что ничего тогда не понял, и сейчас ничего не понимает. Не только этих слов, а вообще ничего. Ему было холодно и жутко. И одиноко. От острого ощущения тщеты всего земного и от сомнения в неземном неприятно посасывало под ложечкой. Потом он огляделся, и ему пришла в голову мысль, что если не всем людям на свете, то скорее всего всем присутствующим такие чувства в той или иной степени знакомы, или были знакомы когда-то. И одиночество исчезло. Уступив место горькому состраданию и чему-то похожему на смирение, хотя смиряться очень не хотелось. Потому что при этом приходилось смиряться и с собственной смертностью, и с возможностью того, что это может быть так же просто и даже в чем-то глупо. Всегда глупо. По сравнению с логикой, стройностью, некоей упорядоченностью жизни, наполненной чем-то, если не смыслом, то мыслями, чувствами, работой разума, гореньем божьей искры, что-то творящей, изменяющей то, что ее окружает. Такая вот глупость. Гарет вздохнул и неожиданно разозлился. Но применить свою злость в деле ему не пришлось. Нападение на корабль было отбито, и вплоть до конца всего сражения больше не повторялось. За несколько часов немало душ ушло к своим богам. Может быть, к каким-то своим богам уходили и корабли.
