Когда Джон Меррей, этот «морщинистый носорог», получил первую песнь, он пришел в ужас. Издатель предложил сокращения, пропуски, тире, заменяющие наиболее вопиющие места; он созвал свой синод, включающий Хобхауза и Дугласа Киннерда, и они разбранили безвкусицу, бестактность, обвинения в адрес друзей и знакомых. Но для Байрона их соображения были просто «кучей навоза». Последние «ошметки терпения» были отброшены, он собирался расчищать себе путь, как дикобраз, и написал Меррею, что с подобной осмотрительностью тому следует возражать и против сочинений Ариосто, Лафонтена и Шекспира. Он не разрешит, чтобы его кастрировали.
Если он продолжит работать над поэмой, то будет писать ее по-своему, сообщил он Меррею. «Сдерживать мою буффонаду, — писал он, — это все равно что заставлять Гамлета “изображать безумие” в смирительной рубашке. Его жесты, как и мои мысли, будут совершенно нелепыми и до смешного скованными. Послушайте, душа такого рода произведений заключена в отклонениях от норм и правил».
Изображение Аннабеллы как Донны Инессы, матери Дон Жуана, которая «была живое поученье, мораль и притча с головы до ног»[66], тоже било «не в бровь, а в глаз», как и его холодный безжалостный взгляд на человечество. Обилие описаний моряков, потерпевших кораблекрушение, которые убивают, а затем пожирают собаку; картины нравов английской знати — голосующей, пирующей, пьющей, играющей в карты, развратничающей, и принадлежащих к ней «шаловливых дам», которые занимаются тем же самым, да еще имеют большую склонность к обману. Вся Англия возмутилась. Хобхауз, Киннерд, Сэмюэл Роджерс, Томас Мур, признавая блеск «Дон Жуана», говорили, что публиковать это невозможно. Августа, которая даже не читала его, предрекала, что «Дон Жуан» погубит Байрона.
Поэма была опубликована анонимно 15 июля 1819 года, но ни у кого не возникло сомнения относительно ее авторства. Говорили, что Китс на пути в Рим отбросил книгу с отвращением, а Вордсворт предрекал, что она нанесет самый большой в его время вред английскому характеру. Особую неприязнь Китса и других вызывало описание людей, уцелевших после кораблекрушения. Во время бури они потеряли своих товарищей, но их печаль уступила место приступам голода, и они плыли,
Грустя о людях, сгубленных волнами,
Но меньше, чем о бочках с сухарями.
[67]Байрон ни в чем не уступал, его взгляд на род человеческий был безжалостен, его взгляд на будущее — радикален. Война была «искусством мозгодробления и шеесворачивания». Наемные солдаты действовали как мясники, другие были забриты на половинное жалованье, чтобы удовлетворить потребности генералов, разжигателей войны, среди которых Веллингтон не был исключением.
