В следующем письме ощущалась отвага в духе Каролины Лэм. Она предложила Байрону поездку за город, миль за двенадцать, в экипаже или почтовой карете, в спокойное местечко, где их никто не узнает, — таково было страстное желание ее сердца, которое она готова была ему отдать. Встретились ли они за городом или в Лондоне, не важно — но десять минут счастливой страсти, как она это называла, перевернули всю ее оставшуюся жизнь.
В книге «Любовные связи лорда Байрона» Фрэнсис Гриббл рисует затравленного Байрона, чьи «пенаты трепетали и обрушивали на него поток добродетельного негодования». Сам Байрон выразился более резко: «Я не подходил для Англии… Англия не подходила для меня».
Несмотря на стесненные финансы, он готовился к изгнанию как человек знатный. Он присвоил имя Ноэль от семейства Милбэнк после смерти дяди Аннабеллы, поэтому его карета — плод трудов некоего мистера Бакстера — носила инициалы «НБ» и была копией кареты императора Наполеона. Его эскорт состоял из швейцарца по имени Бергер, Флетчера — верного, но грубоватого слуги, Роберта Раштона, который уже не был его любовником и теперь был понижен в статусе до чистильщика оружия, и личного врача доктора Полидори («Полли Долли»), выдававшего себя за литератора, который до отбытия из Англии получил от Джона Меррея 500 фунтов за то, чтоб вести дневник предстоящего путешествия.
Не успели они покинуть Пикадилли-Террас, как прибыли бейлифы, но не нашли ничего, кроме барахла, принадлежащего слугам, щебечущих птиц и жалкой обезьянки.
В гостинице в Дувре, где заказала комнаты вся компания, включая Хобхауза и Скроупа Дейвиса, было выпито немало французского вина. При этом Полли Долли мучил их чтением своей отвратительной пьесы; местные дамы, переодетые горничными, пришли поглазеть на скандального лорда. Ранее тем же вечером Байрон посетил могилу сатирика Чарлза Черчилля и в припадке похоронного настроения лег на нее, а потом заплатил церковному служащему крону, чтобы землю заново вскопали.
Следующим утром на рассвете корабль снялся с якоря при сильном ветре и бурном море. Байрон стоял на палубе и, сняв шляпу, махал Хобхаузу, который бежал до конца пирса и посылал благословения другу, пребывающему в таком добром настроении. Англию Байрон больше никогда не увидит.
Во время путешествия, длившегося шестнадцать часов, за которые они пересекли Ла-Манш, Байрон, пока его спутники страдали от морской болезни, обратился к темам, занимавшим поэта в те последние страшные недели. Он начал третью песнь «Чайльд-Гарольда», про которую Вальтер Скотт скажет, что она отражает гений мощного, но загубленного духа, подобного покосившемуся замку с колдунами и дикими демонами.
