Вдали от холода Англии, от ее мрачных небес, от всякого рода принуждений, которые, несмотря на сопротивление, он постоянно ощущал, Испания и Португалия вызывали у Байрона бурный восторг. На каждом шагу — красоты природные и рукотворные, дворцы и сады, утесы и пропасти, горы, бурые от мха, пробковые леса, нежная лазурь моря, химеры и фантазии среди резни и потоков крови.
После поражения Наполеона в Испании и Португалии в 1808 году Лиссабон, первая остановка Байрона, предстал опустошенным городом с британским гарнизоном и испанскими солдатами; тысяча кораблей Альбиона охраняли побережье. Никому не нужные мертвецы лежали с плошками для подаяния на груди в тщетной надежде на погребение. Тысяч десять собак, убитых французами перед отступлением, гнили на улицах. Здесь соседствовали красота и бойня, и каждая картина впитывалась его подсознанием, накапливающим этот жуткий материал для поэзии.
Опыт двух последующих лет, проведенных в путешествиях, складывался не только из апельсинов и яиц, вшей и жестких постелей, вонючих отхожих мест и «дурачеств» с мальчиками и девушками — эти годы подарили блистательный фон его поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда» (изначально она называлась «Чайльд-Бурун»), безыскусной песне о юноше, глубоко несчастном, который проводит жизнь в «бунте, самом диком», злоупотребляет удовольствиями, временами предается скорби и, подобно Дантовым кающимся грешникам, спускается в загробный мир, дабы увидеть мучения умерших.
Подобное разнообразие видов и звуков — встречи с генералами и адмиралами, принцами и пашами, бесчисленные любовные волнения, классическая красота Греции, природная красота Албании, опасности и риски в отдаленных безымянных землях — все это изменило Байрона и как человека, и как поэта. Но кое-что осталось неизменным: меланхолия, источник которой коренится в детских травмах. Во время более позднего путешествия, с позором покинув в 1814 году Англию, он признался в «Альпийском дневнике», написанном для Августы, что мертвые леса засохших деревьев с безжизненными ветками и голыми стволами, лишенными коры и листвы, напоминают ему его самого и его семейство. Несмотря на свою веселость и легендарную общительность, Байрон был одержим мыслями об увядании, часто напоминающими слова Свифта об «умирании на самом пике», указывающие на потерю рассудка, — страх, который Байрон разделял с «Безумным Деканом»[18].
Пребывание за границей ознаменовалось также обильным урожаем требовательных писем его поверенному Хэнсону, так как тот недостаточно быстро пересылал деньги, а Байрон намеревался жить по-царски.
