Суть споров, бывших в центре внимания эпохи Просвещения, сводилась к тому, как усовершенствовать общественный строй и систему политической администрации или, короче, какой должна быть просвещенная монархия. Как известно, на эту тему с охотой переписывалась с Вольтером Екатерина II. В еще большей степени внимали соответствующим дискуссиям и некоторые иные монархи Европы. Неудивительно, что сведения, публиковавшиеся в сочинениях о древнем и императорском Китае, полученные от, казалось бы, хорошо знакомых со Срединной империей миссионеров, потрясли тех, кто — наподобие Вольтера — был энтузиастом идеи просвещенной монархии. Оказалось, что уже в древнем Китае, начиная по меньшей мере с Конфуция, принципы гуманного управления, социальной справедливости, мудрой власти правителя и тщательного отбора этически безупречных чиновников были в деталях разработаны; более того, именно на этих принципах веками зиждилась конфуцианская китайская империя.
В Германии XVIII в. Г.В.Лейбниц с восхищением писал о высоком рационализме китайской политической системы и даже пытался заинтересовавшие его как математика триграммы и гексаграммы «Ицзина» интерпретировать в духе своих теорий. Французские физиократы во главе с Ф.Кенэ рекомендовали своим сторонникам и монархам учиться у Китая политике поощрения земледелия и соблюдения естественных законов. Увлечение Китаем в XVIII в. в Европе стало в какой-то степени модой, возник даже стиль «шинуазри», сыгравший определенную роль в построении ландшафта французских парков, начиная с версальских беседок в китайском стиле, и т.п.
Современные исследователи [91; 268; 279] обращают внимание на то, что восхищение Китаем в Европе XVIII в. было спровоцировано односторонним освещением принципов и порядков Срединной империи в основополагающих многотомных сочинениях, которые были написаны миссионерами. Иными словами, миссионеры нередко принимали за чистую монету все то, что было написано в древних китайских, особенно конфуцианских, книгах, а читатели с восторгом воспринимали все написанное миссионерами как несомненную реальность. Видимо, именно так оно и было в XVIII в., когда европейцы — за редкими исключениями вроде Д.Дефо, автора «Робинзона Крузо» и апологета зарождавшейся европейской буржуазии, увидевшего за конфуцианскими максимами реалии средневековой восточной деспотии, — восхищались только что открытым ими и сразу же полюбившимся им Китаем.
Итак, зарождавшаяся европейская синология XVII— XVIII вв., представленная в основном комментированными переводами классических китайских текстов и компиляциями из них, реже личными впечатлениями побывавших в Китае миссионеров, была во многом слепком с традиционной китайской историографии. Главный признак той и другой — некритическое, если не сказать апологетическое отношение к историческому процессу и социополитическим реалиям в Китае вообще и в древнем Китае в особенности. И нельзя сказать, чтобы миссионеры совсем не видели реальности или не могли в своих хотя бы письмах и статьях трезво ее оценить, отразить некоторое недоверие к тексту в комментариях к многотомным своим переводам и компиляциям. Могли. И даже кое-что в этом направлении делали. Именно их критическое отношение в конечном счете дало в руки скептиков типа Д.Дефо материал, позволивший поставить под сомнение тезис о просвещенной монархии в Китае.
