В Китае было иначе. Там развитая религиозная система в силу ряда причин, о которых будет сказано, не заняла того места в жизни социума, которого она достигала в остальных странах. Альтернативой стала идеологическая суперсистема социо-этико-политического характера. Она складывалась на основе конфуцианства и иных, соперничавших с ним учений на протяжении ряда веков и была в конечном счете уже в начале нашей эры канонизирована, став доктринальной основой двухтысячелетней китайской империи. Вот этот-то канон, равно как и внесшие свой вклад в его создание неканонические древние сочинения, и играл на протяжении всей длительной истории страны ту роль, которую в иных странах выполняли религиозные сочинения. А для нерелигиозного канона имеет особую важность прецедент, т.е. сочиненные в древности тексты, прежде всего вошедшие в конфуцианские «Четырех-», «Пяти-» и «Тринадцатикнижие».
Сказанное позволяет уяснить, почему для китайского социума и его культурной традиции столь важным делом было именно создание, фиксация письменного текста и почему он, казалось бы, столь светский по характеру, почти осознанно очищенный рукой чаще всего конфуцианского по духу его составителя и редактора от наслоений божественного, мистического, сверхъестественного, в то же время порой не более достоверен, чем, скажем, исторические очерки Библии с их постоянным упоминанием о вмешательстве Господа в деяния людей. Пусть в древнекитайских источниках нет или почти нет места божествам и чудесам, функционально они вполне могут и даже должны быть приравнены к тем же библейским повествованиям: основная их цель в дидактическом вразумлении читателя. Даже если речь идет о вторичном по характеру авторском сочинении, каким можно считать многотомный труд Сыма Цяня, нет гарантий от того, что историческая правда не принесена в жертву господствовавшим представлениям о должном, этической норме, социальном долге, идеологическом догмате. В обществе, где место религии функционально занимает официально господствующая идеология с ее жесткими презумпциями, такое весьма обычно, что мы хорошо знаем на собственном нашем недавнем опыте.
Естественно, вопрос в том, насколько господствующая идеология искажала реальность. Здесь сходства с нашим недавним прошлым мало: составители древнекитайских текстов в общем и целом очень уважали и ценили факты, о чем уже было сказано. Если не говорить о сводно-систематических сочинениях и оставить в стороне сочинения типа исторической беллетристики (хотя и в этих текстах немало реальных фактов и их в общем-то несложно вычленить), то там, где речь идет о событиях прошлого, факты преобладают, хотя они нередко соответствующим образом приукрашены. Прямых извращений или псевдофактов (артефактов) на их общем обильном фоне сравнительно немного. Сложнее дело с сочинениями, включающими в себя разного рода историзованные мифы (это прежде всего касается исторических повествований из «Шуцзина»), а также с трактатами, где эпизоды из истории нередко используются для иллюстрации заданной идеи и потому искажены, т.е. поданы в пристрастной авторской интерпретации. Однако такого рода случаи в общем-то очевидны при внимательном чтении и в принципе известны специалистам, хотя и продолжают считаться неясными и спорными.
