Она, законная половина, лучше всех знала, что это не так, но молчала. Бровью не повела. И вот результат: я не только всерьез связалась с этим стареющим любителем украдкой стащить конфету, но и вросла в него. Получился, как говорят врачи в таких случаях, неоперабельный рак.
Какое же наказание ей полагается?
Иногда кажется: пусть ей прикажут взять меня в дочки. Кто-то ведь должен обо мне заботиться! Если на это не способен намертво вросший в шкуру домашней собачки Лев Валерьянович, пусть берет дело в руки она. Я в капкане, у меня отняли уверенность в себе и чувство перспективы, так дайте взамен хоть уют. А что? Картинка получается. Например, Левушка сидит, закопавшись в труды Джироламо Кардано, а мы с ней перебираем на кухне гречу и тихо, неспешно, сплетничаем. «Седьмой год возится с комментарием. Думаете, когда-нибудь закончит?» — задумчиво спрашивает Серафима Арнольдовна. «Трудно сказать, его так отвлекают». — «Ну, разумеется! Он ведь рад любым отвлечениям!»
Там, в комнате, снова звонит телефон, и нам слышно, как Лев Валерьянович откликается на звонок ласковым с переливами тенором. «Я вас слушаю. Леночка?.. Что вы, я ждал». Птичка на том конце провода млеет: даже мы в кухне чувствуем ее прерывистое дыхание. Серафима резким движением сгребает крупу в кастрюльку и, дернув шеей, говорит: «Да, Катя. Лысина, нерешительность и очки нынче в моде. Бабы вокруг него так и вьются. И как видите — не устает». Бархатный тенор, все более оживляясь, читает по телефону стихи. Гумилева, свои, Коржавина. Потом начинает петь Окуджаву. Уже понятно, что добром это не кончится. Дальнейшее развитие событий предсказуемо, но все равно интересно: нюансы ведь разные.
Закончив разговаривать, разрумянившийся Лев Валерьянович, лучась и поблескивая от удовольствия, лодкой под алыми парусами вплывает в кухню. «Ну как, ужин у нас готов?» — мурлычет он, готовый изливать любовь на все и вся и уже в предвкушении глотая слюнку. «Ужин? А ты его приготовил?» — голос у Серафимы спокойный и металлический. Словно споткнувшись, Лев Валерьянович застывает, и жалко, что в этот момент рядом нет режиссера, командующего: «Мотор!» Потому что у нас на глазах без каких-либо спецэффектов происходят доподлинные метаморфозы Овидия. В первую же секунду лоск, блеск и лучи исчезают бесследно, а потом начинается трансформация всего тела, и мужчина в соку, только что соловьем разливавшийся у телефона, превращается в жалкого попрошайку, отлично знающего, что соваться некстати — опасно. «Выйди из кухни, — командует Серафима Арнольдовна. — Когда будет готово, я позову».
