Прощание - Вера Николаевна Кобец

Вера Кобец печатается с конца 1980-х. В ее новую книгу вошли рассказы, созданные в разные годы и в разной стилистике. Эти тексты не связаны общей фабулой или героем, но все вместе создают ощущение целостности, объединенные неким внутренним сюжетом. Сквозь декорации самого призрачного на земле города вырастает мастерски воссозданный автором мир, очень похожий на тот, в котором мы все живем. Но читателю явлено не плоское зеркало, где отражается привычная физиономия жизни, а выпукло-магическое, сквозь которое просматривается самая суть бытия.

Рассказы Веры Кобец переведены на английский, немецкий и финский языки, в Гарвардском университете они включены в курс «Петербургский текст русской литературы».

Рассказы Веры Кобец существуют на стыке. Женская проза и проза питерская, ленинградская — вот две ее пересекающиеся области. Город спецов, город женщин, бывшая столица и слой упрямо и упорно деклассируемой, но никак не деклассирующейся интеллигенции — вот ее мир. Стойкость этого мира равна его хрупкости. В этом и заключается обаяние прозы Веры Кобец. Недаром любимый ее писатель — Леонид Добычин. Впрочем, добычинское влияние почти не ощущается. Добычин — сама сухость, сама сдержанность. Простые слова составлены очень тесно. От этой тесноты возникает страх, почти метафизический. У Веры Кобец не то. Она не чурается метафор, пусть и скромных, но поэтизмов. Ее проза — проза последовательницы и исследовательницы Добычина, решившейся очеловечить вакуум добычинского мира. Одиночество — важнейшая составляющая этого мира У Кобец это одиночество особого рода. Одиночество женщин в городе, в котором с начала XX века упорно и прицельно выбивали мужчин. Оставались интеллигентные дамы, которые «плачут, но про себя, боясь огорчить родство и соседство». Вот этот «интеллигентный, безмолвный плач про себя» — интонация всех рассказов Кобец, очень спокойных, сдержанных, красивых, изящно выстроенных. Писательница отвечает своими рассказами на социально-психологический вопрос о живучести российской интеллигенции вообще и питерской в частности. Жизнь проходит на грани, но за грань никогда не соскальзывает. Всегда остается стержень воспитания ли, привычек, упорно сохраняемого быта, не позволяющий исчезнуть, раствориться без остатка.