– В спектакле находимся не мы, а ты, Локка. Только сценарист в нем – твои страхи, подозрения и желание первенствовать. Ты просто однажды испугался и вернулся в общепринятый бред.
Они пристально смотрели в глаза друг другу. Толстяк выглядел миролюбиво, речь его была спокойна. Локка был напряжен.
– Я живу в прозрачном и понятном мире, – сказал он. – Никаких чудес, которые выходят за пределы того, что я видел в своей жизни и видели другие нормальные люди, просто не существует. Вы ставите свой спектакль, втягиваете в него наиболее чувствительных людей, ломаете им жизнь.
– И кому же мы ее поломали? – голосом, полным нежности, спросил Толстяк.
– Себе, в первую очередь. У вас никогда не будет нормальной семьи и работы. А главное, вы убиваете в себе жизнь. Вся эта ваша рефлексия превращает вас в ходячих автоматов.
Они помолчали. Видно было, что это уже не первый их разговор. Потом Локка обратился ко мне.
– Ты должен выбрать прямо сейчас – ты с нами, нормальными людьми, или с ними, шарлатанами, – голос Локки звенел от напряжения. – Сейчас выбрать. Не выберешь, они выберут за тебя. Ты или кристалл, или глина.
– Да, – ласково сказал Толстяк, – ты или кристалл, или глина. Так что лучше выбрать. Но что ты выбираешь – отказ от нашей работы или участие в ней? Отказ плох своей окончательностью, а продолжая работать, ты сохраняешь возможность и продолжить, и послать все это на х…
Толстяк впервые употребил мат. До сих пор этим грешил только Упырь.
Я попал в какую-то глупую ситуацию. Я не хотел ссориться с Локкой, он был мне симпатичен, и выбор не в его пользу воспринимался мной как предательство наших задушевных бесед. Я посмотрел на себя его глазами: запуганный ловко подстроенными иллюзиями сопляк готов отдаться хитрым проходимцам. И понял, что именно так он и смотрит на меня. Тут я поймал себя на том, что хочу сохранить себя в его глазах как крепкого, скептичного, неуязвимого парня. Но ценой этого была потеря интригующего мира, который только что открылся мне, и, не в последнюю очередь, Кобры.
Я вдруг осознал свое качество, которое было до этого разговора скрыто от меня, – мою уступчивость, готовность сделать приятное другому человеку вопреки моим собственным интересам. Собственно, это качество и заставляло меня ходить по бесконечным кружкам экстрасенсов. Я хотел выглядеть в глазах моей мамы таким, каким она хотела видеть меня.
Я осознал свою автоматическую реакцию угождения приятным мне людям. Осознал то, что слова
