– Недурно, недурно. А я, благодаря нырянию, сбросил два лишних килограмма. Значит, имеем почти три кило чистой прибыли. Кто ещё хочет высказаться?
– Я! – раздался из-за кустов звонкий голос.
Конечно же, это был белобрысый Лёшка, который не упускал случая высказаться, тем более, когда просили. Он шмыгнул носом и объявил, что вечером его папа приглашает всех на жареных мидий, потому что нельзя взять и уехать, так и не попробовав жареных мидий, которых полным-полно на подводных скалах. Так что вечером можно не ужинать, тем более что некоторых от жареных мидий выворачивает наружу и чем добро переводить, лучше есть жареных мидий натощак. Продолжая говорить, Лёшка сел на велосипед и поехал помогать папе ловить жареных мидий.
– А что такое жареные мидии? – спросила Капа, которую после Лёшкиных слов начало слегка поташнивать.
– Это ракушки, которыми обрастают затонувшие корабли, – объяснил Семякин.
– Понятно, – сказала Капа, хотя поняла она только то, что никакая сила в мире не заставить её съесть хотя бы одну жареную мидию.
* * *
Уезжать никому не хотелось. Все с грустью смотрели на море, отчего оно немного разволновалось. И только семякинская сестра Катя говорила, что рада отъезду, потому что ей одиноко. Капа не понимала, как может быть одиноко, если за тобой всё время ходит толпа солдат.
– Не толпа, а рота, – поправлял Семякин, который во всём любил точность.
Но Капа и сама знала, что рота, потому что, встречая Катю, покрытую загаром, любой тарханкутский солдат, как по команде, открывал рот.
– Зря стараются, – говорил Семякин, – у Катьки в городе пять женихов осталось или даже шесть. Не рота, конечно, но зато все морально обеспеченные. А один вообще умеет играть на скрипке с оркестром. Раз сыграл Катьке симфонию, так соседи чуть не свихнулись…
Несмотря на лёгкую грусть, день прошёл замечательно. Капин папа выудил вторую рыбу. Катя получила пачку писем и снова стала весёлой. Бабушка Лиза довязала коврик и подарила его капитану Славину. Поликарп Николаевич вынырнул с таким огромным крабом, что было непонятно, кто кого поймал. Ерёмушкин окончательно помирился с дядей Костей и пообещал больше ничего не чинить, кроме кухонного крана у бабушки Бабарыкиной, которая уже месяц сидит без воды…
В полвосьмого все пошли последний раз прощаться с солнцем. Багровый круг медленно тонул в воде, и это было так красиво, что и рассказывать бесполезно. Когда солнечная макушка скрылась за горизонтом, проснулся маяк, и за его стеклянным колпаком плавно замигала огромная лампа, луч которой запросто бил на тридцать два километра!
