* * *
В марте снег по краям лужи чернел и скукоживался, как свалявшийся войлок. Из-за туч выползало солнце, и капали с крыш сосульки. После зимней спячки лужа казалась обессилевшей и тусклой.
Но тут прорывало трубу, и, напившись свежей воды, лужа веселела и снова начинала отражать небо. Первые весенние бабушки, которых сантехник Ерёмушкин называл нетрудовыми резервами, слетались на скамейку и испуганно хлопали крыльями.
– Перепад температуры! Вот труба и лопается, – научно успокаивал старушек неугомонный сантехник. – Значит, будем действовать по плану «барбоса». В смысле «молниеносно и беспощадно».
– Не «барбоса», а «Барбаросса», – робко поправляла Ерёмушкина бывшая учительница истории Клавдия Ивановна. – Но, если вы помните, этот план у Гитлера провалился…
– Нам Гитлер не указ! Нам главное – быстренько дождаться лета!
– А что летом? – спрашивала дворничиха тётя Маша.
– А летом берём лопаты и роем канаву соседям. А то я в эту лужу уже вступил по случаю праздника коммунального работника и слабой освещенности подведомственной территории. Чуть воспалением лёгких не заразился. У меня до сих пор в ухе трещит.
– Расскажешь! Знаем, от чего у тебя трещит, – перебивала Ерёмушкина зловредная бабушка Бабарыкина и ехидно добавляла: – Знаем, знаем!
– Знаем, знаем! – радостно подчирикивала скамейка.
– Да чего вы знаете? Может, у меня не ухо, а душа трещит? Целый день воду перекрываешь-перекрываешь, а тут эта лужа поперёк дороги… Прямо сантехнический парадокс какой-то. Эх, да что с вами разговаривать! Одно слово – пенсионный фонд…
Ерёмушкин разворачивался и, сердито шаркая колючими ногами, уходил в соседний двор, где было сухо даже после дождя.
Лужа смотрела ему вслед и расплывалась в улыбке. Только улыбалась она не Ерёмушкину, а маленькому народу, который стоял на берегу и во все глаза глядел на первую весеннюю рябь.
Взрослые проходили мимо, ничего не замечая. Но если бы они хоть на минуту остановились, то обязательно бы увидели, как в луже отражается солнце, обещая длинное лето.
Ночью у Жорика заныл зуб. Он ныл тихо, но мама с бабушкой Лизой всё равно услышали.
– Ты не заболел? – раздался голос у кровати.
– Заболел… Только не я, а зуб, – цепляясь за недосмотренный сон, пробормотал Жорик.
Сквозь щёлку в ресницах он увидел над собой четыре перепуганных глаза. Два из них были мамины, а остальные – бабушкины. Жорик открыл рот, чтобы поздороваться, но не успел, потому что ему сразу начали светить внутрь настольной лампой.
