-- Я отлично ее улавливаю, эту вашу мысль, полковник! И уже давно улавливаю! -- вспыхнул Рупеску, ужаленный тоном Раковичану. -- А вы не подумали о том, что эту вашу мысль, с моей помощью разумеется, уловят и во дворце?
-- Донос, значит? -- Раковичану расхохотался. Потом, мгновенно посерьезнев, снисходительно предложил: -- Хотите, я помогу вам сочинить этот донос?..
-- Нет, не хочу. Теперь не хочу, -- генерал задумчиво прищурился и пошевелил толстыми короткими пальцами. -- Сейчас мне все ясно, полковник. Не совсем ясно разве только одно: почему же союзники -- я говорю об американцах и англичанах -- так восторженно приветствуют вступление советских войск в Румынию?
Раковичану усмехнулся, при этом его светло-серые глаза не изменились. Лишь чуть покривились топкие губы.
-- А что им, собственно, остается делать? Иногда приходится строить приятную мину при плохой игре. Вступление русских войск в Румынию для американцев, например, столь же прискорбный факт, как и для нас с вами, генерал. Теперь на их долю -- я имею в виду англосаксов -- остается лишь одно: сделать все возможное, чтобы в руки Красной Армии поменьше попало промышленных объектов. С этой целью они -- вот увидите -- начнут массированные бомбардировки промышленных центров Румынии. Завтра же мощные соединения американской авиации появятся над Бухарестом, Плоешти, над заводами Решицы...
-- Простите, полковник. Но вы говорите так, будто являетесь представителем верховного штаба не румынской армии, а американского командования.
-- Я, дорогой мой генерал, являюсь... прежде всего политиком. А политики обязаны анализировать события и предвидеть...
Раковичану неожиданно умолк. Его остановил девичий голос, зазвеневший у входа в землянку. Полковник прислушался. Через полуоткрытую дверь в землянку ручейком лились звуки беспечной девичьей песни, совершенно необычной в такой обстановке.
Раковичану, широко раздувая ноздри короткого, словно обрубленного носа и хищно оскалясь, взглянул в окно. У самой землянки, склонившись над тазиком, мыла посуду черноглазая и чернокудрая девушка. То и дело отбрасывая назад мешавшие ей волосы, она пела:
Винограда лист зеленый.
Крошка Мариона.
-- Что в лице ты изменилась,
Крошка Мариона?
-- Все тоскую, все грущу я,
Милый мой, любимый,
Огорчают злые толки,
Милый мой, любимый.
-- Что за девица? -- спросил полковник.
-- Мой повар, -- безразличным тоном ответил Рупеску. -- Она готовит мне обеды.
