Де Морнак только ободряюще улыбался и повторял, что не надо терять надежды. Мария-Луиза часами просиживала у окна, ничто ее не интересовало, она думала о Пьере. Кардинал де ла Круа возносил за Людовика молитвы. Все остальные родственники ему сильно сочувствовали, но никакой конкретной помощи ждать от них Людовику не приходилось.
Мать иногда плакала вместе с ним, но разве это помощь, тем более что уже в следующий момент она смеялась каким-то шуткам де Морнака. Мария стыдилась своего счастья. Дети страдают, а она счастлива — это ужасно. Но де Морнак, как всегда, нашел ответ.
— Дети и родители и не должны быть счастливы одновременно, — убеждал он ее. — Их время еще придет, и они будут счастливы. И тогда они совсем не будут думать о том, как тяжело сейчас их старым и немощным родителям.
Она наслаждалась своей любовью. Они старались быть вместе так часто, как это только было возможно, а ее зависимость от него становилась все сильнее и сильнее. Марию не оставляла мысль о том, чтобы выйти за него замуж.
Но сейчас было не время, совсем не время для таких дел. Зря Людовик считал, что мать для него ничего не делает. За эти четыре года, что медленно прошли, проползли мимо, семья герцогов Орлеанских чего только не предпринимала, как только не извивалась, чтобы избежать женитьбы Людовика на Жанне. Мария снова и снова обращалась к королю, но это было более чем бесполезно. Она надеялась, что он умрет, но он упорно отказывался это сделать. Ангулем и Дюнуа, как и предполагал король, в это дело ввязываться не стали.
У молодого герцога Эжена Ангулемского были свои проблемы. Он мечтал жениться на прекрасной Марии Бургундской, дочери Карла Смелого, но король решил, что Ангулем будет более счастлив с принцессой Луизой Савойской.
У Дюнуа планов на брак не было, а он желал бы иметь такие планы. Он был потомком побочной Орлеанской ветви, и, хотя покойный король пожаловал его графством Дюнуа, перспективы на блестящий брак у него не было.
Оба кузена хотели помочь Людовику, особенно Дюнуа, но они мало что могли ему предложить, только свое горячее желание и обещания на будущее.
Мария-Луиза тоже была очень несчастна, но вела себя со странным безразличием к окружающим. Пьер так в Блуа ни разу и не появился, так они больше и не встретились. Она получила от него одно письмо с неуклюжими объяснениями, и это все. «Нам лучше не встречаться, — писал он, — сейчас это будет для нас обоих слишком тяжело». Мысль о том, что он имел в виду то, будто немного погодя все будет не так болезненно, что боль от их разлуки со временем рассосется, исчезнет, словно ее и не существовало вовсе, была для Марии-Луизы невыносима. Постоянно думая об этом, она сыпала себе соль на рану.
