— Боже, какие же женщины дуры, — произнес король, обращаясь к Оливеру. — Ни разума, ни логики, ни тебе гордости, ни чести, ни… ну словом, ничего. Я порой удивляюсь, зачем Господь создал такие существа. Ну, ничего в них нет, кроме отверстия, откуда появляются дети.
Оливер быстро согласился.
— Мир без женщин был бы счастливейшим местом.
Несколько минут король обдумывал это заявление, затем решил выступить в защиту Бога.
— Тогда Рай оказался бы, пожалуй, ненужным, а Господу Рай необходим.
Король был очень набожным человеком. Странными были его одежда, его несуразная черная шляпа, увешанная разными иконками и амулетами. Он часто снимал эту шляпу и молился перед ней, обсуждая с Богом и святыми свои планы и испытывая всякие затруднения, если нужно было объяснить какой-нибудь сложный запутанный ход. Но поскольку Бог для него был в конце концов просто верховным королем и не больше, то Людовик считал, что Он его понимает, а главное одобряет его постулаты, и вообще угрызения совести — вещь с троном не совместимая.
Однажды, после того как Людовик отравил своего дядю (тот мешал ему в чем-то), он несколько часов провел в церкви, рассказывая Пресвятой Деве Марии об этом злодеянии и делая упор на том, что он совершил его на благо Франции. Она не должна на него за это гневаться. Ибо дело это богоугодное. Интересно, что, обладая острым умом и трезво оценивая многие другие обстоятельства, здесь он всей смехотворности ситуации в упор не видел. Юмора ему, конечно, явно недоставало.
Имея за плечами только тридцать девять лет, он постоянно со страхом думал о смерти. Его худощавая фигура все время была облачена в черное. А суровое, темное лицо, затененное густыми черными сросшимися бровями, казалось всегда нахмуренным под черной шляпой с узкими полями, обвешанной фигурками святых. Длинные волосы почти никогда не расчесывались. Тщетно пытались парикмахеры привести его прическу в порядок.
— Да, дочь у меня есть, — со вздохом вернулся он к предмету своих терзаний, — и сегодня я нашел ей хорошее применение. Я обручил ее с Орлеанским отпрыском.
С удовольствием наблюдал он за тем, как застыло в удивлении круглое красное лицо Оливера. Затем, помолчав с минуту, с негодованием воскликнул:
— Ну, Оливер, когда ты был моим брадобреем, то соображал значительно лучше. Может быть, я совершил ошибку, сделав тебя своим секретарем? Может, мне следует вернуть тебя к твоим бритвам и мылу?
— О, нет, монсеньор! — быстро возразил Оливер. — Для меня это сюрприз. Я просто не понял смысла этой помолвки.
