Блок — это «болтливый» Пушкин. Но мы не можем его не любить, и должны даже — всё «нежней и суеверней», п. ч. мука его сравнима лишь с гоголевской, т. е. — запредельна, и мы не можем себе даже представить её, как бы мы его ни любили.
(Ходасевича мы любить не должны: ни в коем случае.)
Очень хорошо, что ангольский тип>1 (он же: «деловитая парижанка») гуляет… Он приедет как раз к шапошному разбору, к театральному разъезду!..
Я очень отдыхаю — мыслями и душой, мне легче жить, когда его нет.
(П. ч. «быть спокойной» — мне очень трудно бывает; хуже: я заболеваю почти всегда — «после дружеской встречи».)
Ведь он бы сейчас мне всё испортил — каждую мысль постарался бы вытравить, изуродовать.
А так — я совсем беспризорно могу работать и, во всяком случае, что хочу — то думаю (и — про что хочу)!
Дело в том, что Блок-Вальсингам — это ещё ничего не сказать почти, и пока я не разобралась в самом гимне, грош мне цена была… Теперь надо всех «бесов» выстроить по ранжиру: мол, «на первый-второй — рассчитайсь!!» А также: сказать, что «Маленькие трагедии» есть 4 акта единой трагедии Большой, и Вальсингам — «светлая» (бело-чёрная) каденция в ней: причинность Вальсингама — самого акта 4-го причинность… «Светлая» (чёрно-белая) фигура Блока чтоб возникла средь «бурунов» Чумы, «разъярённого океана»…
Всё это, Стасик, конечно, секрет: Пушкина или Блока читать можно только «по секрету», в самых что ни на есть лопухах, репьях «народной тропы», в пыльном, заросшем тайными травами кювете её…
Если Вы думаете, что я понимаю, в чём соль гордости (долженствующей быть?) — насчёт «донского происхождения», то на самом деле я совсем этого не понимаю! Наконец, этот дед-казак в бумаге 909-го года прописан «народным учителем», а потом он ещё успел стать инспектором гимназий в этом Войске Донском>2.
Фотографии, попавшиеся мне на антресолях, — «с другой стороны», выдают, к сожалению, польскую кровь (как и фамилии), рожи совершенно белогвардейские; правда, в белой армии никто не служил, а один — убит в Галиции (в 1-ю мировую, т. е. — что я говорю! — в «германскую войну»), а другой, поручик, сам застрелился — от любви, при старом ещё режиме… Легенду о нём я смутно помню, от бабки — и потому когда-то сочинила от имени одного типа родственного, Мишеля, клочок:
— Ах, прекрасная Розали,
в этом платье, в этой шали
вас на чёрный бал зазвали!
В желтозубых кружевах…
Плюньте! Этот вертопрах,
этот бешеный поручик
разве стоил ваших ручек,
