Я думаю, что только с каплей «еврейства» («гамлетизма») в нашей пёстрой, в нашей бесценной или неповторимой крови мы можем быть самостоящей нацией.
(Я говорю сейчас — Вам покажется — банально или «плохо»… Но думаю я обо всём этом давно, много, в разных связях. Вот, например, я пишу — иногда — свои «Заметки о лирике „русской хандры“»: она начинается от Пушкина и есть чувство — одновременно — личности, национально самоосознающей, и — «имперское»…) Исполнимо ли: сохранять спокойно твёрдую дистанцию «старшинства», оставаться человеком породистым; а ведь нужно — именно это!
В плане литературном: надобно обязательно показать кроме мировоззрения род, степень, качество самого поэтического дарования Багрицкого, неустранимую — никакими ПОБЕДАМИ «идей» — гадковатость «утёнка» в собственно поэзии. Органическое отсутствие интонации (поэтической) собственной (и т. д.), национальную неспособность (обреченность) выпрыгнуть за пределы способностей (творческих), закодированное, «в крови», недорастанье до таланта (исключения ибо — скандально редки! Потуги — повсеместны. В прозе же русской их не было, не будет никогда!).
То есть надо всегда сохранить и взгляд чисто профессиональный: показать несостоятельность творчества.
Кстати, если о Багрицком: показать и муляжность его («фламандского») быта в стихах: ведь многие помнят ещё его «краски», «фактуру», «метафоры»…
Что воистину: «нельзя написать хорошо то, что дурно» (Л. Т.).
(Не приходило ли Вам в голову — в связи с проблемой взрываемого, выкорчёвываемого быта — Кустодиев: 18-го — 27-го года? Эта фигура также, быть может, героическая — в данном аспекте…)
Очень важна Ваша последовательность — с Есениным! Ведь многие его «не за то» любят, любя — не видят…
Летом я написала — погибшую, не напечатанную никем — статью о С. Липкине. Она — далеко не ругательная; но даже и при этом в ней оказалась нечаянная, самочинная правда, которая позволила одному читателю остроумно сказать: «Всё-таки Ваша мысль — в том, что нельзя быть русским национальным поэтом не будучи им!» А я как будто и не об этом писала!..
В общем: спасибо, спасибо Вам за всё это моё чтение!
Я надеюсь, нам удастся ещё, хоть бы и односложно, устно поговорить про него.
Ваша Т. Глушкова.
Ну, теперь уж совсем непонятно, какая часть моего письма — откровенней!..
Но ведь любую — трудно (грешно) понять иначе. Как знак уважения к Вам?!
(Если ж Вам нужно — всё-таки — Ваше сознанье моей виновности, греховности, то — вот: я (очень) не люблю Шкляревского: я боюсь, он — врождённый злорадный раб, и потому из него никогда не выйдет Лермонтов и проч. Он — поэт-пакостник, бедняга!.. Но Вы никому не говорите этого — хотя дружите с ним даже? — потому что я сама это, «семь раз» проверив — ещё, ему скажу: т. е. печатно (гласно), даст Бог, скажу, если жива буду.)
