Юрочка родился олигофреном. Через полгода отец бросил семью, нашёл себе новую пассию в Москве. Наша жизнь превратилась в ад. Через год мама вынуждена была уйти из школы и устроиться на ночную работу в котельную. Ей пошли навстречу. Днём с братом сидела она, а по возвращении из школы – я. Моё детство тоже кончилось. Я не жалела о нём. Мать «училка» – ребёнок изгой: было традицией нашей школы. Редкие симпатии мальчишек были ещё большим ужасом. Они старались зажать меня в углу и поиздеваться, наслаждаясь страхом в моих глазах.
Теперь я серьёзно взялась за учёбу. Только на меня и была надежда в будущем. В восьмом классе мама устроилась ещё на полставки и наняла мне репетитора по английскому языку.
Все в посёлке сочувствовали нам и помогали, чем могли. Мои старания были вознаграждены золотой медалью и поступлением на переводческий факультет института имени Мориса Тореза. В глазах мамы появился огонёк надежды. Ещё меня взяли на подработку секретарём: в этом помог директор моей школы, похлопотав за меня перед ректором, бывшим когда-то его другом.
Моя будущая специальность сулила заработок и работу на дому. Всё лето мы сажали и взращивали огород в полученном садоводческом товариществе, вывозя туда и Юрочку. О лечении не могло быть и речи: случай был слишком тяжёлый, а сдать его в интернат врачам-варварам мы даже не смели думать. Мама однажды ездила в один лечебный пансионат и вернулась с твёрдым решением: одного его там оставлять нельзя. Два года она писала письма главврачу этой больницы, соглашалась на любую должность, чтобы быть рядом с сыном, но в те времена это оказалось невозможным. Почему?! – молча кричала её душа и винила, винила себя, не пробивную, беспомощную, никому не нужную, не способную родить здорового ребёнка, обеспечить нормальный уход больному…
Мама во всех бедах винила себя, и тихо таяла, безропотно неся свой крест. Я несла знамя надежды – училась. Летом тянули лямку вдвоём. Третий курс, зимняя сессия, телеграмма: «Мама в больнице». Мне позволили, как исключение, сдавать предметы по мере их подготовки. Если я не смогу, то мне оформят академический, пообещал декан.
В больнице я смотрела на маму, на родное, почти мумифицированное лицо и рыдала.
– Поленька, я держалась, как могла, – шептала она виновато. – Не обижай Юрочку, – просила она уже в бреду.
Я разрывалась между больницей и домом и, конечно, было не до учёбы.
Не знаю, насколько бы меня хватило, если бы не чудо. Судьба на мгновение ослабила удушающие тиски: в меня влюбился молодой и талантливый врач, присланный на практику из Москвы в нашу больницу.
