– Бог мой, зачем??? Ты живёшь с этим вот в сердце?
– Это мой выбор… Ты живёшь с осколком кривого зеркала в сердце, но не по своей воле, а я сознательно посадила своё сердце на крючок, так мне спокойно, и не пусто. – Форель – Джулианна Мур подумала об этом очень твёрдо и без намёка на сожаление.
– Но, разве это правильно?! – Возмутился Пер Гюнт – У нас осталось всего по одной жизни!
– Может быть, когда-нибудь, придёт время, и я решу, за что можно пожертвовать последней, или, не я решу. Я не знаю…
– Ты думаешь, мы не могли бы…
– Я очень благодарна тебе, за то, что ты не подошёл ко мне, не стал знакомиться, и не заговорил – так лучше… Пойми, я не смогу растопить твоё сердце, а ты не сможешь избавить меня от Пустоты, мы просто в последний седьмой раз убьём друг друга.
– Я бы тоже хотел прыгнуть вместе с тобой в бездну водопада Виктория!
Форель – Джулианна Мур обернулась.
– Может быть, ещё прыгнем… Не сейчас… Прости, мне пора…
Поезд и в самом деле подъезжал к её станции.
– Мы ещё встретимся?
– А вот это уже точно не мы решаем, профессор. – Улыбка Форели – Джулианны Мур, стоящей у двустворчатых дверей, была грустной и немного снисходительной. – Будет, как будет… пока…
– Да, как будет…
Тролль на платформе, высунув от усердия язык, мотал на себя фирменную спиннинговую катушку, удилище выгнулось напряжённой параболой, но Тролль был доволен, хорошая попалась Форель!
P.S. В токийском метро, линии Юракутё и Фукатосин сплетаются, как змеи, на протяжении девяти станций, но достигая в центре узловой развязки Икебукуро, каждый раз, навсегда расползаются в разные стороны. Юракутё стремится на восток, а Фукатосин – ползёт на юг. Может быть, действительно так нужно. Кому? – Не знаю… Мы только отражаемся друг в друге какое-то время, чтобы потом многократно отражаться в других зеркалах, и пока наши глаза, мысли и души окончательно не помутнеют, мы будем продолжать эти неслышные диалоги, ведь Зеркала разговаривают молча…».
Какая я дура, что не догадалась отправить тебе письмо в бутылке из под шампанского! Я прямо представляю себе, как выхожу на берег Сены в районе Pala is Bourbon и аккуратно, чтобы не разбить о гранитную набережную опускаю запечатанную бутылку в воду. И смотрю, как она медленно затягивается течением на середину реки, а потом безвозвратно уплывает от меня к тебе. Я какое-то время даже иду за ней пешком, смотрю, чтобы она не налетела на какую-нибудь развесёлую баржу, их здесь, как ты сам знаешь, всегда было предостаточно, а со времени твоего отъезда стало ещё больше. Иду, иду, но вдруг в панике начинаю лихорадочно вспоминать, куда же впадает Сена? У меня всегда было, мягко говоря, неважно с географией. Появляется судорожная мысль немедленно достать бутылку, пока она, ещё не исчезнув из виду, не уплыла невесть куда. Я оглядываюсь по сторонам, ища того, кто смог бы мне вернуть мою драгоценную посланницу, предназначенную тебе. Но никого, как назло, поблизости нет, а она отдаляется от меня всё дальше и дальше. Я почти в полном отчаянии! Но знаешь, что меня в итоге всё-таки успокаивает, что я никогда не знаю в точности твоего местонахождения. Исключение, пожалуй составляет только последний раз, когда ты отправил мне обещанное письмо из Осло. Тебе смешно? Я знаю, ты смеёшься надо мной, но только я тебе замечу, что люди всегда прибегали к морским посланиям, когда не знали точного местонахождения адресата. Именно бутылке поручались его поиски. Разве не так? В противном случае, можно ведь было воспользоваться обычным почтовым отправлением. А бутылка – это всегда надежда, надежда быть услышанной кем-то тобой. Не правда ли, странное выражение? Но вряд ли оно случайно, а уж тем более бессмысленно, в той ситуации, когда веры в то, что ты получишь и прочтёшь моё письмо, просто не существовало. (Я тебе ещё расскажу о своих не воображаемых, а действительных опытах с отправлениями по воде, только чуть позже, ладно?).
