– Браво, браво, Вилим! – бурно захлопала в ладоши Бетти. Слуга, явно подражавший какому-то виденному им актеру, шаркнул в пыли ногой и театрально раскланялся. Татьяна утерла слезы и невольно улыбнулась.
– Да, но как же мы поедем? – озадачилась она. – Ведь мы тогда снова встретимся в дороге с графом и статским советником? Будет то же, что сегодня. Они велят мне возвращаться в Петербург…
– А мы их обгоним, вот и не встретимся! – с самодовольной улыбкой заявил Вилим.
– Но как?
– Днем мы будем ехать медленно, деревнями, в объезд. Там дороги хуже, но у вас в карете имеются мягкие подушки. Зато еда в деревне нам обойдется дешевле, да она там и посвежее. Уж мы с Бетти не оставим вас голодной, ваше сиятельство! Ночью же я буду выезжать на главный тракт и гнать лошадей во всю мочь в ту пору, когда наши господа отдыхают на постоялых дворах. Верьте чести, мы их обгоним!
– Да, но ты совсем не будешь спать! – с сомнением произнесла княгиня. На лице англичанки был ясно написан ужас вперемешку с восхищением. Бетти обожала чувствительные романы и все с ними связанное – геройство, клятвы, подвиги и жертвы.
– Я буду спать днем на сеновале, пока лошади отдыхают, – тут же нашелся Вилим. – Часа два-три меня вполне освежат. Я неприхотлив! А вы будете спать ночами в карете. Будет, конечно, трясти, но к этому привыкают…
– Он – джени! Джени! – снова восторженно захлопала в ладоши Бетти.
– Да, ты – гений! – воскликнула окончательно убежденная Татьяна. – Не будем терять времени, едем скорее!
Перед тем как княгиня задернула занавеску, московский Фигаро успел подмигнуть своей рыжей Сюзанне. Та добродетельно зарделась и спряталась в глубь кареты с такой поспешностью, словно ее пытался соблазнить сам неотразимый Ловлас. Вилим уселся на козлы, взмахнул бичом, гикнул диким голосом… Лошади бодро взяли с места, и карета покатилась вдаль, вздымая облака белой пыли.
* * *
Еще двое наших старых знакомых направлялись из Петербурга в Москву, но не в экипаже, а верхом. Насколько драгунский кивер шел к лицу штабс-капитана Белозерского, настолько же нелепо он смотрелся на голове прапорщика Ростопчина. В кивере тот казался еще меньше ростом, а мелкие черты лица становились совсем незначительными. Другим бравым офицерам форма неизменно шла, его же сильно старила, и в свои семнадцать лет он выглядел на все тридцать. Словом, тщедушный сын знаменитого губернатора окончательно терялся рядом с красавцем Борисом Белозерским.
