На обследование в «Беллависту», Величайшая несообразность — бобслей среди весны, среди наконец-то наступившей весны! Спуск петляющей дорогой, чтобы обезопасить движение фуникулера снижением нагрузки на его опоры. И наконец — мы, гигантские деревья, я говорю о нас — еще прозрачных из-за медлительности горной весны. Запомни, дитя, спускающееся по серпантину с горы. (Что милее мальчику — чужбина в вышине? Чужбина внизу? Нет, все для него — одна долгая дорога к родному дому!) Так хорошенько запомни же силуэтную картину — нет: живой, ветром колеблемый, переливчато-зеленый облик — наших очертаний. Дитя хочет что-то об этом сказать, затухает. Но что-то его подталкивает отдать предпочтение городу там, внизу, т. е. выбрать оптимистический взгляд. Мы, дома, разбросанные там и сям на окраине города, тотчас же затягиваем его в свой круг, вот он уже в этом редкостном городке, подведем его к первому ориентиру — еще очень зеленому, сероватому среди зелени: это я, ручей, о себе; пусть дитя откроет свою жажду и ахнет от восхищения; я холодна, я — вода, нет — не просто вода, ведь я такая студеная, такая утолительная, такая своенравная, что дитя меня не опишет, не забудет, я играю пузырьками углекислого газа, но не так, как содовая в стакане, не так сильно, но куда своенравнее. Растяни сложенный алюминиевый стаканчик из концентрических колец — своего рода произведение искусства — так, чтобы кольца соединились плотно и без зазоров, и пей из него, его хватит на несколько длинных глотков, которые холодят горло. Намокнув, с повлажневшими глазами, дитя наконец печально распрощалось со мной. Теперь оно, верно, пойдет к следующему ориентиру и останется там, где его исколют, измерят, взвесят и в наказание за недостающие десять килограммов крепкого деревенского здоровья приговорят к больничному заключению на неопределенный срок.
Вылазка в горы. Серое, зеленовато-серое, пятнисто-серое, сплошь то, чего ты боишься, тускло-серое, и среди серого — блестящие, как лезвия, края, сплошь то, чего ты боишься больше всего, кругом скольжина, не за что ухватиться, тщетные попытки уцепиться за мокрые, выскальзывающие из-под руки рукоятки ножей, наконец кустик — бледно-зелененький, отливающий полынной сединой, и ты часами висишь на нем, вцепившись обескровленными пальцами, скрюченными в побелевший, посиневший, налитый болью кулачок, внизу под висящими в воздухе, болтающимися, раскачивающимися набатным колоколом ногами — продолговатая долина с безобидным словацким названием, все, чего ты больше всего боишься, совершается с тобой наяву. Что происходит при свободном падении? Загоришься ли ты от трения, если будешь падать достаточно долго? И зачем только ты позволил себя затащить в «Серну», так близко к горам, в стан врагов, которые сомкнутыми рядами безмолвно окружают тебя со всех сторон и не сегодня завтра непременно достанут!
