Все принялись креститься. Но тут радио заговорило о Провидении. А машина времени тотчас же выдала картинку: красный актовый зал гимназии, где происходило торжество по поводу неудавшегося покушения в пивном погребке «Бюргерброй», тогда тоже вмешалось Провидение. В тот раз — несокрушимая уверенность в будущем, вера в победу, сегодня, разумеется, тем более: «Однако вы все-таки лучше поторопитесь, — говорит Анатоль, — и поскорее пускайте в ход новое секретное оружие!»
Возвращение домой. Вся комната уже сплошь состоит из упаковочной бумаги: кажется, ткни в нее посильнее — и ты уже на воле! Ребята, которые еще остаются в этом лагере центра «Детских лагерей отдыха», стали вдруг похожи на рисованные привидения из ярмарочного балагана, однако слышны были все-таки их голоса, еще был настоящий, телесно ощутимый ужин, несколько раз перепадал настоящий тычок в ребро и настоящие вставания и приседания при разборке шкафчика. Не нашлось на месте полюбившейся книжки, но ворюга-дежурный ответил «не знаю», а начинать дознание по всем правилам в последнюю ночь было уже слишком поздно. В последний раз забраться на верхнюю койку, в последний раз услышать: «Эй ты, как ты там?», и вот уже тот, к кому обращен был вопрос, снова у себя дома и переступает порог своей чудной комнаты с высокими потолками, где много свежего воздуха, где его ждут не дождутся любимые дела и развлечения, ждет через край заросший цветами, нависающий над зелеными макушками сада балкон, за которым сгущается летняя ночь и раскинулось каникулярное приволье. Но нет! Сперва надо было еще пережить очень компактный вечер, такой же неугрызаемый, трудно перевариваемый, как кусок жесткого, плотного, кислого армейского хлебного кирпича. Ни то, ни другое уже не отвечало действительности, когда наутро тот, к кому был обращен вопрос, навсегда покинул лагерь, и, как бы прокручивая в обратном, радостном порядке свое прибытие в лагерь, когда он шел сюда в строю, с каждым шагом все глубже погружаясь в бездну мрака, он, на сей раз уже в одиночестве, пустился в долгий путь к железнодорожной станции, перед тем как начать нескончаемое путешествие в поезде, отрубающее по частям то, что останется позади.
В 7.30 утра провинциальный городок каким-то чудом без всякой музыки грянул навстречу таким тушем, словно его исполнил духовой оркестр в пятьдесят музыкантов. Все воробьи, ласточки, хохлатые жаворонки тут как тут, каждый уголок по ходу движения электрически чистенькой узкоколейки в Татрах, в который мне удается заглянуть во время остановок поезда, обставлен пестрыми потемкинскими декорациями провинциального городка. Насколько отчужденно проходило мое расставание с лагерем ДЛО, настолько же сказочно прощание с оздоровительным лагерем: ради него — только моего прощания! — сестра Ирмгард все так устроила: и этот городок, и лагерь с недругами и приятелями, с людишками-пустышками, Ирмгард рушит секундную быстроту железнодорожного мелькания и, растянув ее в минуты, впечатывает меня в память этого мирка, дружба друзей удружает меня в небывалую степень: в квадрат, в куб, и затем — прожекторная вспышка в полный накал, чтобы высветить
