Я притронулся к ее бедру. Никакого отклика. Встал, погладил по голове, поцеловал в губы — то же самое. Ну и мертвый сон! Тогда я основательно встряхнул ее за плечо. Она широко раскрыла глаза и какое-то время смотрела, ничего не понимая и, кажется, даже не узнавая меня. Потом глубоко вздохнула.
— Уже выкупался?
— Да.
— Тогда я пойду.
— Может быть, не стоит, Дзидрушка, если ты так устала.
— Я — устала! С чего ты взял? Просто задремала на секундочку. Почему не позвал потереть спину?
— Ну, иди, мойся. Только не запирайся, чтобы я смог потереть спину тебе.
Дзидра странно глянула на меня и, ни слова больше не говоря, неверными шагами направилась в ванную.
«Ну и выносливо же крохотное создание», — подумал я, чуть ли не изумляясь. Я как-никак употреблял всякие допинги — самогон, чефирь, а она даже черного кофе выпила лишь глоток и сказала, что невкусно. Что она, из дамасской стали выкована?
Я успел выкурить три папиросы, пока из ванной наконец не донеслось:
— Иди!
Господи, ну и тоща же она! О таких говорят: кандидат на чахотку. Дотронуться страшно.
Однако, когда я начал тереть ей спину, прозвучал протестующий голос:
— Да посильнее же! Или у тебя сил хватает только на чай да самогон?
Пришлось потереть посильнее. Дзидра корчилась, но не произнесла ни единого жалобного слова.
В нижней части спины было заметно множество давно заживших, но глубоких рубцов. Когда я прикоснулся к ним мочалкой, Дзидра сама объяснила:
— Память о милой тетушке. Дядя в тот раз ее саму чуть не отхлестал, только мои двоюродные помешали. Пока драли меня, они только хныкали, а когда он хотел отстегать ее, подняли такой рев, словно их режут. А я в тот раз и не была виновата. Мне из-за них досталось.
Я ничего не сказал. Да и что тут было говорить?
Когда Дзидра вытерлась, я не дал ей даже одеться, в чем мать родила поднял на руки, отнес на кровать, укрыл:
— Спи. В ванной я приберу.
— Постой, — окликнула она.
Я замер.
— Подойди поближе.
Я подошел.
Ее руки обвились вокруг моей шеи, губы целовали — в щеки, нос, лоб.
— Меня сегодня в первый раз носили на руках! Меня — на руках!
Я резко высвободился.
— Спи давай. Я сейчас.
Когда минут через десять я вернулся, Дзидра уже спала сном невинного ребенка.
Я пристроился рядом с нею так, чтобы дышать сквозь ее волосы, — она даже голову успела вымыть, — и тоже уснул спокойным, без кошмаров, сном.
Кровать, наверное, самое неромантическое место на свете: никаких эмоций, только сон, сон, сон.
Когда я проснулся, Дзидры рядом не было. Я приподнялся и не успел еще дотянуться до курева, как вошла она — одетая, улыбающаяся, сияющая.
